Мир на Востоке

И повод для такого сравнения у профессора был. В западной печати появилась статья, в которой коммунист с мировым именем писал о том, что теперь не существует единого центра международного рабочего движения. Объективно эта статья была направлена против Советского Союза, но Франк потребовал опубликовать ее хотя бы в одном из университетских изданий, во всеуслышание (именно в связи со статьей о центре международного движения) говорил о том, что в стране неправильно ведется информационная политика и некоторые ответственные товарищи относятся к народу так, будто он сплошь состоит из малых детей. А как же быть университетскому преподавателю, который должен обучать будущих журналистов, должен стремиться к тому, чтобы выработать у них более широкий взгляд на мир? Он не учел того, что и в других странах раздавались в тот момент голоса, призывавшие не к единству, а к расколу партий, да и в Центральном Комитете СЕПГ образовалась группа, попытавшаяся затормозить строительство социализма в республике, чтобы в будущем для объединения Германии не стала препятствием разница в общественном развитии ее двух частей. Франк никак не был связан с этими людьми, слышал только их имена, но против них началась кампания, везде выявляли их приверженцев, и он, сам того не желая, оказался их пособником. Его обвиняли в том, что, подвергая критике информационную политику вообще, он, по сути, стремится лишь к опубликованию той самой вредной статьи с целью распространения тезиса, что теперь не существует единого центра мирового революционного движения. Франк протестовал, возмущался, доказывал свою правоту, но сеть, которой вылавливали отовсюду оппортунистов и ревизионистов, была такая мелкая, что ни одна, даже самая крохотная, рыбешка не могла ускользнуть. В университете работала комиссия из Берлина, она внимательно изучила диссертацию Франка, то есть все, что он успел сделать, Конечно, в незаконченном материале легко было обнаружить незрелые формулировки, спорные идеи и ткнуть в них носом. Вот он пишет, что нельзя устраивать шумиху вокруг таких передовиков, как Хеннеке… А ведь это относится и к советским передовикам, к Стаханову, который своим коммунистическим отношением к труду вписал новую страницу в историю рабочего класса… Франк этого ни в коей мере не отрицал. И все же к нему продолжали придираться, подвергать сомнению каждую формулировку. У него уже не было сил отстаивать свое мнение, и тогда он прибегнул к старому, испытанному средству — к самокритике. С тех пор публичное покаяние стало его уделом.

— Они меня прикончат, — с тяжелым вздохом сказал он как-то Ильзе. — Они ищут козлов отпущения, и они их найдут.

— А кто это «они»? — спросила Ильза.

Но он не мог, да и не хотел ей ничего объяснять. Ведь речь шла о противоречиях внутри партии, а она не была членом партии.

— Скажи, пожалуйста, а ты еще состоишь в этом вашем кружке кройки и шитья? — вдруг спросил он.

— Где-где?

— Ну, в ДЖС. В Демократическом женском союзе.

— Конечно, разве ты забыл, что я даже предлагала устроить нашу свадьбу именно Восьмого марта?

— Нет, не забыл. Но я думал, что ты потом вышла, перестала членские взносы платить.

— Нет, каждый месяц аккуратно плачу. А почему ты спрашиваешь?

— Да так… — Он помолчал, а затем все же решился: — Тут у нас нескольких товарищей на факультете критиковали. И одного из них руководство упрекнуло в том, что его жена, как это видно из анкеты, не является членом Демократического женского союза. Этот факт также является признаком оппортунизма…

Ильза только посмеялась. То, что рассказал Франк, показалось ей совершенно невероятным, и не будь она уверена в том, что он давно уже не берет в рот ни капли, она бы решила, что он выдумал все это в пьяном угаре.

Франк еще полгода назад объявил алкоголю настоящую войну. В пивной, где он прежде проводил много времени — на углу улиц Карла Либкнехта и Курта Эйснера, — он купил бутылку дорогого советского коньяка, отмеченного звездочками, и, придя домой, сказал Ильзе:

— Вот доказательство, что с сегодняшнего дня я прекращаю пить.

Она подумала, что он уже совсем сошел с ума, и с плачем бросилась из комнаты. Но Франк успокоил ее:

— Когда видишь классового врага в лицо, с ним легче бороться. Поставь эту бутылку и рядом с ней рюмку на письменный стол. Тогда, работая над диссертацией, я буду видеть, как рюмка постепенно покрывается пылью. Это станет испытанием на стойкость.

Эксперимент превратился для него в настоящую муку. Он писал о стахановцах и тотчас вспоминал, что забойщик Адольф Хеннеке получал в качестве дополнительного пайка шнапс. Тут коньяк начинал еще больше манить его, даже своей экзотической этикеткой и надписью, похожей на орнамент. Однажды Франк даже загородил бутылку тринадцатью томами сочинений Сталина, чтобы одно зло нейтрализовать с помощью другого. Но и это не помогло. Он продолжал испытывать адские мучения и каждый день уговаривал себя, что окончательно справился с собой, победил алкоголь и в честь этого может вымыть запылившуюся рюмку и налить в нее немного коньяку.