Мир приключений, 1926 № 09

Как сказано, я не знаю, как долго я стоял и смотрел в черные зрачки собаки, окруженные золотым райком. Знаю только, что ее взгляд ни на миг не отрывался от меня; знаю, что я медленно, шаг за шагом, погружался мыслью в бездонные глубины подсознательного, неведомого мира, погружался все глубже и глубже, пока вдруг болезненно не ощутил подхваченное памятью искомое воспоминание о паре точно таких же покорно вызывающих золотистых глаз, околдовавших мое телесное «я». Еще секунда, и я бы узнал их, открыл бы роковую истину, и я даже весь подался вперед, чтобы получше впитать в себя яд познания, все сильнее и сильнее впиваясь взглядом в глаза собаки…

Вдруг что-то блеснуло передо мной, я отпрянул назад, а собака с испуганным хриплым лаем отскочила в сторону.

Я провел рукой по лбу. Что такое со мной?

Я дрожал всем телом, чувствуя слабость и головокружение. Что за комедию я разыгрываю тут, на темной лестнице, перед самим собою и чужим псом? Я, видно, слишком туго натянул свои нервы сегодня вечером. Надо поскорее лечь в постель.

А пес? Он стоял, поджав хвост, у дальней стенки. Почему он не убежал? Что ему от меня нужно? Или собака знала меня? Не берусь утверждать этого, но мне сдается, что я громко формулировал этот вопрос словами, обращаясь прямо к животному:

— Ты знаешь меня, пес?

Я всегда любил животных. Прочь глупую экзальтацию! Раз собака пришла искать убежища у моих дверей, я не стану гнать ее. Она может лечь на коврике у дверей.

Я достал ключ и отпер дверь. Успокоительно свистнув собаке, я вошел в комнату, оставив дверь раскрытой. Я прошел прямо к столу в гостиной, где стояла керосиновая лампа, и чиркнул спичку, чтобы зажечь огонь.

Я стоял лицом к выходной двери и при слабом, колеблющемся свете спички увидел, что собака последовала за мной. Она стояла у самой двери.

Она не смотрела на меня. Она глядела в сторону, и я проследил направление ее взгляда.

И в ту же секунду я понял, что неминуемо должно было случиться и чего я не в силах был предотвратить. Вторично за этот вечер меня сковал неопределенный и необъяснимый страх.

Собака смотрела на раскрытую дверь на балкон. Это была в сущности крыша полукруглого фонаря нижней квартиры; на этом выступе едва могли поместиться трое людей, и он был обнесен низкой баллюстрадой, едва доходившей мне до колен.

Собака неотступно смотрела на дверь и понемногу в мозгу моем оформилась и окрепла мысль. Сейчас она выбежит туда и бросится вниз. Ну, конечно, это и было то неизбежное, чего я все время ждал. Но почему? Отчего?

Чтобы дать понятие о быстроте, с которой все произошло, нужно добавить, что я увидел в дверях собаку в тот самый момент, когда чиркнул спичку, чтобы зажечь лампу; спичка вспыхнула, и одновременно собака крадучись, но быстро двинулась к балкону; спичка горела ровным и ясным пламенем, когда пес на миг приостановился в дверях, и продолжала гореть, когда его тощее грязное тело исчезло в темноте. Спичка еще горела в моих дрожащих пальцах, когда я услыхал царапанье когтей о цемент баллюстрады и когда, вслед затем, меня пронизал сдавленный вой и беспомощное царапанье когтей о штукатурку во время падения. Спичка горела еще целую вечность, пока через некоторый промежуток полной тишины не послышался глухой стук падения тела на мостовую, заставивший меня вздрогнуть и выронить спичку из рук.

Свершилось. Все было тихо во мне и вокруг меня. Я стоял в темноте, тяжело опираясь на стол.

Убилась ли собака? Судя по воцарившейся тишине, — да. Иначе она бы завыла.

Почему она не воет? Нервы мои дрожали от напряжения. Я прислушивался. Не слышно ли воя? Нет, ни звука…

Ах, вот оно!.. Снизу, из темноты, послышался протяжный, дрожащий, то повышающийся, то понижающийся жалобный стон. Он попеременно усиливался и ослабевал, дрожал и переливался, крепнул, и то дробился на ряд коротких, отрывистых взвизгов, то снова вытягивался бесконечно длинной стенящею проволокой.

Шаг за шагом, против воли, притягиваемый этим почти человеческим стоном, я вышел на балкон и глянул вниз.

Ах, это нелепое чувство стыда и виновности!

Несчастное животное приподнялось на передние лапы, задняя же половина тела неподвижно тонула в темной луже на мостовой. Опершись передними лапами о булыжники и закинув назад морду, пес изрыгал из своей широко разинутой пасти, прямо в лицо мне, ужасающие вопли боли и отчаяния.

Почему я не сбежал вниз помочь ему, или хотя бы размозжить ему голову камнем, которых валялось достаточно на месте стройки по другую сторону улицы? Что сковало меня и заставляло стоять недвижимо, в каком-то столбняке ужаса и отвращения? Какая подлость!

Или я боялся чего-нибудь? Раз за разом я повторял себе:

— Ты должен спуститься и помочь животному! — И каждый раз я с глубочайшим призрением к самому себе констатировал: — Ты не смеешь! — Страх обуял меня. Я был в смятении. Я боялся.

Да чего же, чорт побери?!.