Мир приключений, 1964 (№10)

— Сейчас вы поймете. Раньше древности покупали только ученые — они нужны были им для работы. А теперь? Коллекционируют люди, которым некуда деньги девать. Они собирают древности из тщеславия, от скуки. Эти горе-коллекционеры приобретают все — и рукописи, и ночные горшки, только скажите им, что рукопись писал Конфуций или палач Людовика Святого, а горшком пользовалась Екатерина Медичи или Мария Стюарт. Не сама вещь их прельщает, а тень, которая лежит на этой вещи. Но беда в том, уважаемый господин барон, что профанов с каждым днем становится все больше, а подлинных старинных вещей все меньше. Что прикажете? Закрыть лавочку? Никоим образом! Раз есть спрос, то нам, антикварам, приходится самим создавать древности.

— Понятно, господин Росбах, но при чем тут моя рукопись? Ведь она подлинная!

— И хорошо, что подлинная. Мы с этой подлинной рукописи сначала снимем две-три копии. Есть у меня человек, который это делает мастерски. А мои постоянные клиенты-профаны будут драться за честь быть обманутыми. Потом, когда разделаемся с копиями, продадим и оригинал в какой-нибудь заокеанский музей. Устраивает это вас?

— Не очень. Это долгий путь, а мне, господин Росбах, деньги нужны сегодня, завтра.

— Покажите рукопись.

Тимрот достал из кармана завернутую в носовой платок небольшую книжку. Росбах развернул платок, откинул верхнюю деревянную крышку. Розовая краска залила его уши, сухое лицо все собралось в морщины. Но когда пальцы Росбаха перекинули последнюю страницу, его уши и лицо были уже густо-красного цвета, а лысина в испарине.

Он закрыл книжку, подержал ее меж ладоней, бережно, как держат птичку, наконец сказал:

— Это трактат Аристотеля, но писал его не сам Аристотель. И это неважно. Подлинная древность… Подлинная… Восьмого или девятого века… Я вам дам деньги. Я буду платить копиисту… Все беру на себя. — Он завернул рукопись в платок, вернул ее Тимроту. — В час дня будет здесь мой копиист. Соблаговолите и вы прийти с рукописью.

4

Тимрот явился ровно в час. За столом рядом с Росбахом сидел тощий, узкий в плечах человек лет сорока, с тонким острым носом и глубоко ушедшими под лоб серыми глазами; на длинной шее помещалась большая голова с растрепанной рыжей шевелюрой. На нем был надет добротный сюртук, скорее всего с чужого плеча: неимоверно широкий и с шелковыми отворотами, из-за которых белела грубая холщовая рубаха не первой свежести. Обе руки он держал на столешнице и выбивал дробь длинными нервными пальцами. Перед ним лежали два листа серой шероховатой бумаги.

На Тимрота он посмотрел исподлобья и тут же отвел взгляд.

— Познакомьтесь, господин барон. Это Фосс.

Фосс даже головы не повернул в сторону Тимрота.

— Покажите, — сказал он.

У этого сурового с виду человека голос неожиданно оказался низкий, звучный, ласкающий.

Тимрот передал ему рукопись.

Фосс ушел в глубь магазина и скрылся за шкафами. Тимрот заметил, что он ходит неуверенно, пошатываясь.

Минут двадцать просидел он за шкафами, а когда вернулся, промолвил взволнованно:

— Сделаю… только плата понедельная… десять марок… десять…

— Хорошо, Фосс, договоримся. Вечером зайдете.

— А вы, господин Фосс, уверены, что копии получатся хорошие? — спросил Тимрот.

Фосс не ответил: положил рукопись на стол, повернулся и неуверенной походкой направился к двери.

— Вы его обидели, — сказал Росбах, когда они оказались вдвоем. Он показал на листы серой шероховатой бумаги. — Его работа.

— Что это? — спросил Тимрот.

— Письмо Эразма Роттердамского к английскому королю Генриху Восьмому. Оригинал и копия.

Письма были так похожи одно на другое, как лицо человека на свое зеркальное изображение.

— Ну и артист!

— Поверили? Вот и хорошо.

5

Старый Христиан вернулся из Берлина — вернулся с деньгами, и вскоре благородная семейка раскололась на два лагеря: мужской и женский. Отец и сын скрывали от обеих девиц историю с рукописью, но девицы, почуяв, что случилось необычное, стали следить за мужчинами, подслушивать их разговоры. И узнали если не все, то основное — Тимроты разбогатели.

Тихие и скромные в годы малоденежья, девицы вдруг захотели наверстать упущенное. Не перешивать старые платья, а одеваться у хороших портних, не сидеть дома и выпытывать у карт, явится ли к ним король бубен (обе мечтали о блондинах), а выезжать в свет, искать этого “короля бубен”. Обе были уже в том возрасте, когда мужчины при первом знакомстве теряются, не зная, как их величать: “мадам” или “мадемуазель”. И барышни Тимрот мирились с этим: знали — без денег жениха не достать. А тут появились деньги!

Старый Христиан больших денег в Берлине не получил. Богатство было впереди, но дочери не хотели с этим считаться. И мужчинам пришлось раскошеливаться на туалеты и даже на приемы.

Все вообще переменилось в жизни семьи. Поручика Вильгельма фон Тимрота произвели в капитаны, и тут он решил разом покончить и с отцом и с сестрами. После продажи первой копии он вытребовал от Росбаха оригинал рукописи, а спустя месяц женился на воспитаннице какого-то сановного старца.