Мир приключений, 1975 (№20)

— Если бы в одно место!

— Где лечились?

— У японцев.

Хрыпов с интересом посмотрел на участника русско-японской, который искал работы с котлами и сковородками.

Дед в капитанской каюте принял решение, достойное хитроумного Улиса. Тот ли Бабушкин, за которого он себя выдавал? Паспортизация в Москве, Ленинграде тогда еще не прошла (а в селах жили по справкам и без справок). Русские матросы плавали на английских, американских, бельгийских, нидерландских судах. Дедрухин взял негра в команду корабля, толком не зная его имя. За это его даже похвалили в Ленинграде. Но русский в немецком городе? А не взять его он не мог, и не потому, что им нужен был шеф-повар. Еще неизвестно, что состряпает он. Этот вятский крестьянин, оторванный от родной земли, скитавшийся по свету (Бабушкин скупо рассказал о себе), этот рослый красивый человек пришелся по душе Дедрухину. Отвечать же за его прошлое он не может, не хочет. И сказал Дед себе: “Я продам ему пассажирский билет первого класса”. (Бабушкин показал деньги — марки.) Пассажиров несколько человек, в Ленинграде у них проверят паспорта на корабле. Если Бабушкина на берег не выпустят, он останется на палубе и в обратном рейсе сойдет в Гамбурге. Пострадает карман, но моряк побудет среди своих.

Эта мудрость и человечность сорокалетнего Деда, капитана корабля, приобретенного с верфи в Христиании, судна товаро-пассажирского с малой командой, сулили Бабушкину то, от чего могло разорваться и львиное сердце. Увидеть отчизну и не сойти на землю родины.

***

“Завязывал бантик, а развязал узелок”, — думал Бабушкин, лежа в отдельной каюте на советском корабле, прислушиваясь к звонкам машинного телеграфа. Шведские переборки были тонкими.

Бабушкин все еще видел себя в Гамбурге, когда он в вечерний час бежал спринтом из порта за своим чемоданом. Ему казалось, что советский пароход уйдет без него. Вот его остановит полицейский, потащит в участок. За ним действительно гнался… негр.

— Чума! Чолера! — Темнолицый Иван догнал, заулыбался.

Шли размашистым шагом. На обратной дороге Иван нес чемодан, не торопились. На французские слова русского американец отвечал английскими. Смеялись над несовпадениями ответов с вопросами. Над Гамбургом плыла коричневая луна, отражалась в водах мутной Эльбы, черного озера Альстер, заглядывала в освещенные электрическим светом витрины.

Качка была легкой, но несносной. Сон сморил Бабушкина. У раскаленных топок под ним люди в сетках на обнаженных торсах повторяли в определенном ритме обычные здесь команды:

— Подломали!

— Забросали!

— Грибком раздали…

Подламывая шлак для доступа воздуха, Тараканов повисал на ломе. Другие “духи” (так называли на пароходах кочегаров) тоже сноровистые ребята. Работенка не для хилых и стариков. Но закопченные лица не давали возможности определить их возраста. И сложение, и сила у этих людей были другими, чем у борцов. Жилистые, поджарые. Придет время чистки топок. От усилий Мамоткадзе шлак вывалится целым куском. Такой пышущий жаром кусок называли “шубой”. Добрый матрос “дух” Мамоткадзе за еще короткий свой век сработал множество “шуб”. Но за все эти жаркие “шубы” любящий и ревнивый муж не смог еще приобрести для жены легкой норковой шубки. (Может быть, когда он перейдет на теплоход, станет электриком — мечта сбудется.)

“Мистер Баскет”, как называли шустрого и болтливого Корзинкина, спустился к “духам”, чтобы сообщить “последние корабельные новости”.

— Сенсация номер первый! Рыжий англичанин, каюта пять, закупил все спиртное, что было у буфетчика. Выписал чек на… Вы понимаете? Зачем вам, сэр-сир? — спросил у пассажира однорукий. (Анцелович, сломавший руку, стал для Корзинкина “одноруким”.) Должно быть, по англо-русскому словарю турист составил фразочку: “Я хотел бы предаться пьянству”. Европа!

— Сколько было бутылок с горючим у Анцеловича? — поинтересовался Тараканов.

— Двести! — выпалил Корзинкин.

— Даже сто бутылок доброму пьянице не выдуть до Питера.

— Он будет разбавлять воду в ванной вином. Это здорово действует на селезенку! — сказал Мамоткадзе.

— В каюте… — Корзинкин поднял палец вверх, — здоровенный детина, обжора. Полночи не отходил от плиты, наварил и нажарил сущую прорву. Утром всё пустит в расход. Его Труцци будет показывать в цирке Чинизелли.

Посмеялись. “Мистер Баскет” правду — в своем изложении- делал неправдоподобной, но потешной.