Мир тесен

Но скоро краткая хмельная бодрость обернулась тяжестью. Старик бормотал сиреневыми губами всё нескладнее и медленнее. Хотел ещё что-то сказать, но мысли его спутались и оборвались. Он склонил голову на плечо и уснул.

А Петр Иванович тем временем соскользнул незаметно с его колен на пол, выполз из-под стола на одеяло, разорвал книгу «О вкусной и здоровой пище», попробовал своими четырьмя зубами откусить ногу белому пластмассовому слону и, расстроенный неудачей, тоже уснул, уткнувшись лицом в ворох разрозненных листьев книги.

Хозяева спали. Тикали ходики. Фёдор, учуяв мышь, крался к старенькому шкафчику. Стукнула в окошко яблоневая ветка. Фёдор упустил добычу и ходил теперь по комнате хмурый, подняв хвост трубой, и глаза его мерцали недовольно. Проголодавшись, Фёдор мягко вспрыгнул на подоконник, а оттуда бесшумно перебрался на стол. Всё было хорошо — Фёдор уже нашёл тарелку с гусятиной и старался отодвинуть лапой крышку, которой она была накрыта, как вдруг Иван Иванович всхрапнул так громко, что Фёдор с испугу отпрянул в сторону, свалил вазу с мандаринами, и желтые шарики весело посыпались на лежавшего на полу Петра Ивановича.

— Стой! Стой! — вскрикнул Иван Иванович, подхватывая пошатнувшуюся бутылку. — У, щёрт! — погрозил он корявым пальцем Фёдору.

Вылез из-за стола, подошёл к часам. Они показывали половину двенадцатого.

Склонился над Петром Ивановичем, штаны у того как есть были мокрые.

«Надо бы и самому сходить…» — решил Иван Иванович. Надел остроносые литые калоши, вышел в темный коридорчик, нашарил рукой крючок, откинул. На дворе было светло от молодого снега и от луны, скользящей по бледному небу между чёрными яблонями. Ветер совсем утих, и недвижно, словно сеть, лежали на снегу по всему саду тёмно-синие тени от ветвей. Усадьба их была не огорожена и подходила к дороге. Иван Иванович прислушался: в разных концах станицы играли гармони, пели песни, визжали и хохотали, в ближних домах хлопали дверьми, а где-то совсем далеко лаяла собака, и казалось, сам воздух был напоён праздничной звонкой суматохой. Но вблизи всё было тихо. И он решил далеко не ходить.

— Дядя! Дядя! А как моего жениха звать?! — раздался вдруг от дороги звенящий девичий голос.

— Тьфу ты щёрт, и понуждаться не дадут! — пробормотал в сердцах Иван Иванович.

Три девчонки в одних платьицах приплясывали уже почти в усадьбе.

— Ванька!

— Ванька?! Ха-ха-ха! Ой, мамочка! Ха-ха-ха! — и побежали наперегонки, верно, к другому дому.

— Попростужаетесь, щерти! — крикнул им вслед Иван Иванович и повеселевший вернулся в комнату. — Штаны сменять ему надо, — думал он вслух. — Не дело в мокрых штанах Новый год встречать.

Он нашёл сухие чистые штаны и, встав перед правнуком на колени, едва снял с него мокрые, как тот проснулся и заревел. Прадед взял его, бесштанного, на руки и стал носить по комнате, раскачиваясь всем телом и напевая:

— А-а-а! Бай-бай-бай! У-у-у-у-у! — Но как он ни старался, Петр Иванович всё ревел и ревел.

Обе стрелки часов сошлись на двенадцати, и было слышно, как в далекой Москве гулко ударили куранты.

— Да что ж ты делаешь, окоянный! — вскрикнул Иван Иванович, просеменил к столу. Одной рукой придерживая правнука, другой торопливо налил стаканчик.

— С Новым годом! С новым счастьем! Расти большой!

Петр Иванович смолк, чтобы проследить, как прадед выпьет, а потом опять заревел. Реветь ему уже давно надоело, но он просто не знал, чем заняться. И когда прадед взял гусиную ножку и, разрывая поджаренную жирную гусиную кожу, добрался до темно-вишневого мяса, Петр Иванович, изловчившись, поймал его за бороду.

— Хыка! — воинственно крикнул он и, одной рукой держась за бороду прадеда, другой попытался отнять у него гусиную ножку.

— Их ты, лукавый какой! — развеселился Иван Иванович, но гусиную ногу отдал. И мало того, посадил Петра Ивановича на стол. Тот, держа добычу обеими руками, принялся с удовольствием её мусолить.

Старик выспался и чувствовал прилив жизненных сил. «Последний мой Новый год встречаю», — уверенно подумал он, и сердце его не сжалось от страха. Он выпил ещё стаканчик и совсем подобрел. Фёдор скромно, но настойчиво терся о его ноги.

— Ладно, хучь ты и тварь, а всё ш таки празднуй! — сказал ему Иван Иванович и бросил хороший кусок гусятины.

Фёдор заурчал от удовольствия и понёс мясо в уголок. Петр Иванович произвёл на столе, полный переворот и потребовал спустить его на пол. Прадед отнёс его на одеяло и сам уселся с ним рядом. Они стали катать друг дружке рассыпанные по одеялу мандарины, и им было очень весело.