Мир тесен

— Я ведь из ваших мест, на речке Бахтияровне жил, в детском доме. Одиннадцать лет — с шести до семнадцати, — сказал Сергей Алимович.

— Вы детдомовский?

— Да. Но у нас был отличный детдом. Так что можете меня не жалеть.

— Родных не помните?

— Нет. Из того, что было до детского дома я почти ничего не помню. Что-то смутно мерещится, как отец взял меня за руку и посадил верхом на козу. Вот эту козу я хорошо помню, чёрная красивая коза. А потом помню базар в вашем городе. Не знаю, как я попал на этот базар, помню только, что я был уверен, что найду там своих родителей. Упорно искал их, целый день толкался в толпе, а когда стемнело и базар опустел, забился в широкую щель между ларьками и уснул на остывающей земле. Я точно помню и никогда не забуду, что мне снился чисто подметенный двор, большое грушевое дерево, и будто еду я по двору верхом на нашей чёрной козе. Вдруг коза взбрыкнула, и я полетел вниз головой, больно ударился и проснулся. Было совсем светло и уже жарко. «Вылезай», — сказал милиционер. Так началась моя детдомовская жизнь.

Вот говорят, мол, один в поле не воин. Чушь! Если человек энергичен, честен, упорен, если он для людей, а не для себя, то такой человек у нас многое может сделать, очень многое. Взять наш детдом. Глиняный сарай из двух комнат, солома на полу, пятачок земли, окруженный колючей проволокой — таким раньше был наш детдом. Все мы только и мечтали о том, как бы удрать «на волю». Но вот пришёл новый директор, и всё изменилось. Если бы я был писателем, я бы первым долгом написал книгу о нашем директоре. Он научил всех нас самому главному: быть хозяевами своего слова и хорошо делать всякую работу. Он нам говорил: «Ребята, если вы копаете огород, то копайте его так, чтобы потом не нужно было за вас перекапывать, если вы решаете задачу по арифметике, то решайте её так, чтобы потом не нужно было к ней возвращаться, если вы делаете физзарядку, то делайте её так, чтобы каждая ваша мышца напрягалась. Ничего не делайте в полсилы, кое-как». Он уходил из детдома после отбоя, а приходил задолго до подъёма. А у него была семья, свои дети.

Рядом с детдомом тянулась огромная пустошь междуречья. Однажды нашему директору пришла мысль, что эту землю можно сделать полезной. Все говорили, что корчевать и планировать пустошь — бессмысленное занятие. А когда в первый же год мы собрали на бросовой земле, казалось, немыслимый урожай, соседний колхоз стал судиться за эту землю, будто бы эта земля колхозная. Но ничего не высудил. Наш директор доказал, что по законам земля междуречья юридически ничья, и, в конце концов, её отдали на вечное пользование нашему детскому дому. А сколько он потратил нервов, сколько писал, сколько ездил! Он так измотал районное и прочее начальство, что нам и трактор дали и две автомашины. А потом мы пошли богатеть год от года. Мы почувствовали вкус к работе. Мы работали и жили с восторгом, он сумел превратить каждый наш день в упоительную игру. Сейчас наш детдом — это двенадцать высоких просторных корпусов, стоящих среди роскошного гранатового сада в шесть гектаров, а рядом ещё двенадцать гектаров приусадебного участка. У нас клуб на сто шестьдесят мест. Да что там перечислять! Хватит того, что я вам скажу, что одного только реквизита куплено артистам нашего детдомовского ансамбля на сто двадцать тысяч рублей старыми деньгами.

Сергей Алимович говорил всё это так напористо, как будто Слава не соглашался с ним, как будто он не вполне верил в существование замечательного директора образцового детского дома.

— Сосиск, кепир, сосиск! — раздался хриплый голос разносчицы из вагона-ресторана.

Слава успел выскочить из купе раньше Сергея Алимовича, но тот всё равно не позволил ему расплатиться за две порции сосисок и две бутылки кефира. Оба совали разносчице деньги, оба наперебой требовали получить за «всё». Она сначала замешкалась, потом взяла деньги у Сергея Алимовича, а Славе сказала:

— Солдат акча ёк. Солдат не берём, — и по-матерински тепло улыбнулась ему.

— А хлеб у вас есть?

— Хлеб ёк. — Разносчица подхватила смуглой рукой плетеную корзину с бутылками кефира.

— Ладно, проживём без хлеба, — вздохнул Сергей Алимович.

За окном вагона мелькали чёрные лесополосы с лениво перелетающими воронами, далёкие острова селений, безлюдные просёлочные дороги. За разговорами они не заметили, как стемнело.

— Помню, когда я приехал в Баку поступать в институт, мест в общежитии не было, — рассказывал Сергей Алимович. — Найти угол и платить за него — денег не было. Я или потерял те деньги, что дали мне в детдоме, или у меня вытащили в поезде — не знаю. Осталось у меня всего сто рублей старыми деньгами. Та сотня, что директор сунул мне у поезда лично от себя, и она была в другом кармане. Так что всё время приёмных экзаменов я ночевал в кустах около института, а заниматься ходил в баню, там в вестибюле было чисто, светло. Как только узнал, что приняли в институт, сразу дал телеграмму домой, в детдом. Потом мне рассказали, что директор зачитывал её на линейке.