Мир в латах

Он обошел все двери, размышляя о том, как глупо запирать церкви. Что тут можно украсть? Но все же он продолжал брести сквозь спящую ночь.

…и обнаружил, что дверь главного входа в церковь открыта Она медленно поворачивалась под дуновением ветра.

Вздрогнув, он захлопнул дверь.

Мягкие убегающие шаги.

Он резко обернулся.

Церковь была пуста. Пламя свечей, стоящих в нишах, колыхалось туда-сюда В воздухе стоял древний запах воска и ладана — товаров, переживших все прочие товары на ярмарках других времен и иных Историй, чужих солнц и лун.

Он бросил взгляд на распятие над главным алтарем и окаменел.

Он услышал звук одинокой капли воды, падающей в ночную тишину.

Медленно обернулся к баптистерию в тылу помещения.

Там не было свечей и, однако…

Бледный свет исходил из этой небольшой ниши, где стояла крестильная купель.

— Епископ Келли? — мягко позвал он.

Медленно шагая вперед по проходу, он внезапно остановился и застыл, потому что.

Упала еще одна капля воды, ударилась об пол, расплылась.

Как будто тут где-то был протекающий водопроводный кран. Но здесь не было никаких кранов. Стояла только крестильная купель, в которую капля за каплей, с промежутками в три удара сердца, капала какая-то жидкость.

На странном, тайном языке сердце отца Найвена что-то сказало самому себе и забилось с ужасающей скоростью, затем вдруг замедлило биение, почти остановилось. Все его тело покрылось испариной. Он не мог шелохнуться, но должен был идти и, переставляя одну ногу за другой, добрался до арочного входа в баптистерий.

В маленьком помещении действительно был какой-то бледный свет.

Нет, не свет. Чей-то светящийся облик. Фигура.

Фигура стояла за купелью и над ней. Звук падающих капель прекратился. Отец Наивен ощутил, что его как бы поразила слепота. Рот его пересох, глаза были расширены, как у безумца Затем видение снова появилось, и он осмелился выкрикнуть:

— Кто!

Простое слово эхом отразилось, прокатилось по всей церкви, заставило задрожать языки пламени на свечах, потревожило пропахшую ладаном пыль и напугало его самого, быстро возвратясь к нему же: “Кто!”

Единственный свет внутри баптистерия исходил от бледных одеяний фигуры, стоящей перед ним. И этого света было достаточно, чтобы он увидел невероятное.

Фигура шевельнулась и протянула руку отцу Найвену, глядящему расширенными глазами.

Рука казалась независимой от Призрака и была протянута как бы по принуждению, как будто она сопротивлялась, но была вынуждена уступить безумному взгляду отца Найвена, его страстному, ужасному желанию посмотреть на ладонь.

На ладони была рваная рана, отверстие, из которого медленно, капля по капле, кровь падала в крестильную купель.

Капли крови падали в святую воду, окрашивали ее, растворялись в легкой ряби.

На какой-то момент протянутая рука застыла в неподвижности перед глазами священника, одновременно и ослепленными и прозревшими.

Затем священник рухнул на колени, как будто подкошенный сильным ударом. Он испустил сдавленный крик — наполовину вопль отчаяния, наполовину — клич откровения Одной ладонью он прикрывал глаза, вторую жестом защиты вытянул вперед.

— Нет, нет, нет, нет, этого не может быть!

Как будто некий ужасный, дьявольский дантист подошел к нему со своими щипцами и без всякого наркоза вырвал из тела его окровавленную душу. Вырвал, выдернул и — о Боже! — как глубоко сидели ее корни…

— Нет, нет, нет, нет!

Тем не менее, да.

Он глянул в просвет между пальцами.

Человек был здесь.

И ужасная кровоточащая ладонь, трепещущая в воздухе баптистерия и роняющая капли крови.

— Хватит!

Ладонь исчезла. Призрак стоял в ожидании. И лицо Духа было знакомо и прекрасно. Эти странные, прекрасные, глубокие и пронизывающие глаза были именно такими, какими он их всегда представлял себе. Мягкость в очертаниях рта, бледное лицо, обрамленное длинными волнистыми волосами и бородой. Этот человек носил простую одежду, какую в свое время носили в пустынных местах, на берегах озера.

Священник громадным усилием воли сдержал рвущийся наружу поток слез и утихомирил вихрь эмоций, рвущий его на части, — удивление, сомнение, шок — все эти неуместные, низменные страсти, бунтующие внутри него и грозящие вырваться на свободу. Он дрожал.

И вдруг увидел, что фигура — Дух, Человек, Призрак — тоже дрожит.

— Нет, — подумал священник, — этого не может быть! Боится! Боится… меня?

Теперь уже призрак откровенно трясся мучительной дрожью, напоминающей его собственную, как бы зеркально отражая его собственное состояние. Призрак беззвучно открывал рот, глаза его были закрыты. Наконец он простонал:

— О, пожалуйста, отпустите меня.

Молодой священник широко раскрыл глаза, у него перехватило дыхание. Он помыслил:

— Но ты ведь свободен. Никто тебя здесь не держит!

В то же мгновение:

— Вы! — закричало Видение. — Вы держите меня здесь! Пожалуйста! Отведите взгляд! Чем больше вы на меня смотрите, тем больше я становлюсь Этим! Я не тот, кем кажусь!

“Но, — подумал священник, — я ведь ничего не говорю! Мои губы не шевелятся! Каким образом этот призрак читает мысли?”