Мир в XX веке

Обозревая в июне 1914 г. перед адмиралом Битти мировой горизонт, царь указал, что распад Австро-Венгерской империи — вопрос лишь времени, и недалек тот день, когда мир увидит отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне вероятно отойдут к Сербии, трансильванские румыны — к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению царя, послужит общему миру.

В конце июня 1914 г. в Сараево сербский националист Гаврило Принцип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда. Жесткий австрийский ультиматум был принят Сербией за исключением пункта, касавшегося суверенитета страны. В четверг, 30 июля 1914 г. австрийский император Франц Иосиф провозгласил полную мобилизацию Австро-Венгрии. Россия стояла перед выбором. В решающий момент министр иностранных дел Сазонов прямо сказал побледневшему царю в Петергофе: “Или мы должны вынуть меч из ножен, чтобы защитить наши жизненные интересы,, или мы покроем себя вечным позором, отвернувшись от битвы, предоставив себя на милость Германии и Австрии”. Грустный император согласился с этими доводами. Сазонов немедленно сообщил в Генеральный штаб генералу Янушкевичу, что он может отдавать приказ о мобилизации “и после этого разбить свой телефон”. Аппараты Центрального телеграфа разнесли во все концы империи роковой приказ. Приказ о мобилизации был серьезным обстоятельством, но германский генерал фон Хелиус докладывал из Петербурга в Берлин: “Мобилизация здесь осуществляется из-за страха перед грядущими событиями и не затеяна с агрессивными замыслами, издавшие приказ о мобилизации уже устрашены возможными последствиями”[318]. Видя военные приготовления Вены, император Николай объявил о всеобщей мобилизации. Кайзер Вильгельм ответил ультиматумом: если Россия не прекратит военных приготовлений, Берлин будет считать себя в состоянии войны с Петербургом.

Британский посол в России Бьюкенен приходит к следующему выводу: “Германия прекрасно знала, что военная программа, принятая Россией после нового закона о германской армии в 1913 г., будет выполнена только в 1918 г., а также и то, что русская армия недостаточно обучена современным научным методам ведения войны. В этом был психологический момент для вмешательства, и Германия ухватилась за него”[319]

. Не 7 ноября 1917 г., а 1 августа 1914 г. — шаг в войну с Центральной Европой стал началом новой эпохой для России, которую только мирная эволюция могла привести в лагерь развитой Европы. Приказ о мобилизации французской армии поступил в тот же день. Что же, случилось худшее, словами Г. Ферреро, “государства западной цивилизации в конечном счете осмелились сделать то, что в предшествующие века посчиталось бы безумием, если не преступлением — они вооружили массы людей”[320].

Германский ультиматум Франции (с требованием отдать под германское командование приграничные французские крепости) истекал в час дня 1 августа. Через пять минут германский посол фон Шен потребовал ответа и на Кэ д’Орсэ ему ответили, что “Франция будет действовать в соответствии со своими интересами”[321]. Через три часа поступил приказ о мобилизации французской армии. Тогда же Германия объявила войну Франции. Какова позиция Британии? “Нам, — докладывает после беседы с Сазоновым Бьюкенен своему министру иностранных дел, — придется выбирать между активной поддержкой России или отказом от ее дружбы. Если мы ее теперь покинем, то мы не сможем рассчитывать на дружественные отношения с ней в Азии, которые для нас столь важны”[322]

.

Вступление в войну, которая сокрушила миллионы судеб и не принесла желаемого ни одной стране-участнице, произошло необычайно легко. Словно мир решил забыть об ответственности. Английский историк Гордон Крейг пишет о начале войны: «Это была необычайная смесь нереализованного патриотизма, романтической радости по поводу возможности участия в великом приключении, наивного ожидания того, что тем или иным способом этот конфликт разрешит все прежние проблемы. Большинство немцев верило так же ревностно, как и большинство англичан и французов, что их страна стала жертвой брутального нападения; выражение “мы этого не хотели, но теперь мы должны защищать свое отечество”, стало общей формулой и вело к впечатляющей национальной консолидации. Русская мобилизация разрешила сомнения тех, кто критически относится к довоенной политике Германии»[323].