Мирабо: Несвершившаяся судьба

— Наше достоинство в том, чтобы исполнять свой долг; я же считаю священным долгом быть в минуту опасности рядом с королем.

Это предложение не было принято. Мирабо потребовал слова.

— Я требую постановить, — сказал он, — чтобы король и Национальное собрание не разлучались во время нынешней сессии, и хочу заметить Собранию, что, руководствуясь здравым политическим смыслом, оно должно добровольно пойти на столь важный шаг.

Несмотря на иронию, прозвучавшую в последних словах, депутаты единодушно заявили о том, что не разлучатся с королем. Национальное собрание провозгласило себя заложником событий. Мирабо навлек на себя жестокие упреки со стороны правых; его обвиняли в том, что он стал истинным победителем в октябрьские дни, и называли тайным организатором бунта. «Тот же самый Мирабо. — ядовито писал Ривароль, — который заявлял, что королю в опасности нужно всего только тридцать шесть депутатов, предлагает предоставить ему сотню свидетелей его плена и, отказавшись состоять в первой депутации, которая могла оказаться в опасности, придя на помощь королю, вызвался участвовать во второй, которая может лишь унизить его величество, увеличив кортеж его победителей».

Таков вывод первого полемиста-роялиста того периода. Но Риваролю была неведома оборотная сторона медали: утром 7 октября, когда семья короля впервые проснулась в заброшенном и обветшавшем дворце Тюильри, Мирабо отправился к графу де Ламарку.

— Если у вас есть хоть какое-нибудь средство достучаться до короля и королевы, — сказал он, — убедите их, что и Франция, и они сами погибнут, если королевское семейство не покинет Париж. Я берусь составить план, чтобы вызволить их отсюда; сумеете ли вы уверить их, что они могут на меня рассчитывать?

— Займитесь вашим планом, — отвечал де Ламарк, — когда он будет готов, я сумею сообщить его им…

II

Главным неизвестным в любой биографии являются действительные намерения человека в тот момент, когда ему дается последний шанс спасти государство. Легенда и портретные изображения свидетельствуют, что для Мирабо такой момент наступил в конце заседания, проходившего в присутствии короля 23 июня 1789 года. Этот предрассудок слишком укоренился, чтобы мы могли разрушить его совершенно. С другой стороны, он довольно точно соответствует привычному образу трибуна, сложившемуся у людей, хотя это представление во многом ошибочно. Поворот в судьбе Мирабо произошел немного позднее, в тот богатый событиями период продолжительностью в месяц: с 7 октября по 7 ноября 1789 года.

Утром 7 октября Мирабо говорил о плане бегства короля; этот план был вручен графу де Ламарку 15 октября.

В ту неделю, пока Мирабо его составлял, Национальное собрание за неимением помещения в Париже продолжало заседать в Версале. В городе царило страшное возбуждение, начиналась вторая волна эмиграции: менее чем за три дня было запрошено более трехсот паспортов. Среди беглецов были Мунье и множество правых депутатов. Граф де Монлозье и другие парламентарии, решившие остаться на своем посту, потребовали, чтобы их неприкосновенность была подтверждена новым постановлением. Мирабо, автор принятого 23 июня декрета об иммунитете, решительно восстал против этой инициативы.

— Не умножайте напрасных заявлений, — сказал он, — возродите исполнительную власть. Я возражаю против второго декрета, потому что и одного декрета достаточно, если вас поддерживает государственная власть. Если же государственная власть будет уничтожена, то и два декрета вас не спасут.

Во время последующих заседаний Мирабо выступал во время различных дебатов и дважды способствовал принятию важных декретов: 12 октября поддержал предложение Талейрана о возвращении государству церковной собственности; 14 октября во время последнего заседания, проведенного в Версале, провел декрет о запрещении собраний, предусматривающий смертную казнь для тех, кто силой помешает полицейским исполнять свои обязанности, и суровое наказание для тех, кто «своими дурными действиями и махинациями вводит народ в заблуждение».

Молва приписывала Мирабо организацию беспорядков 5 и 6 октября и охотно связывала его имя с именем герцога Орлеанского. Если поверить молве, совершенно необъяснимым покажется реальное поведение трибуна.

Прошедшая неделя в самом деле выдалась очень тяжелой для герцога Орлеанского. Узнанный чернью, осаждавшей Версальский дворец утром 6 октября, он и не подумал скрываться; злонамеренные люди утверждали, что он явился руководить действиями толпы, чтобы немедленно воспользоваться их результатом. Это предположение плохо согласуется с тем, что известно о характере принца — боязливость его характера не всегда соответствовала любви к интригам и спорадическим поползновениям к захвату власти.

Правительству, конечно, было бы выгодно найти главного виновника. В представлении Лафайета и, что еще более вероятно, королевы таковым был герцог Орлеанский.