Мирабо: Несвершившаяся судьба

«Я боролся за права престола, когда внушал одно лишь недоверие, и все мои поступки, превратно трактовавшиеся лукавыми людьми, казались ловушками. Я служил монарху, когда знал, что не должен ждать от справедливого, но обманутого короля ни благодеяний, ни наград. Что же я стану делать теперь, когда доверие придало мне мужества, а признательность сделала мои принципы моим долгом? Я буду тем, кем был всегда, — защитником монархической власти, упорядоченной законами, и апостолом свободы, гарантированной монархической властью».

После этой декларации искренности и верности следовала форменная атака на главное препятствие на пути к идеалу — «придворного генерала, соперника короля».

Его могущество основано на том, что «генерал плывет по течению толпы. Бояться народа и льстить ему, разделять его заблуждения из лицемерия или корысти; поддерживать партию большинства, права ли она или не права; запугивать двор народными волнениями, которые он спланировал или которыми пригрозит, чтобы сделаться необходимым; предпочитать общественное мнение Парижа общественному мнению королевства, потому что его сила не происходит от провинций, — вот зачастую порочный и всегда опасный круг, из которого ему уже не выбраться; вот вся его судьба. Этот человек, даже без власти толпы, будет представлять угрозу для королевской власти так долго, пока общественность Парижа, орудием которой он является, будет диктовать ему законы. Но поскольку, исходя из предположения, что королевство вернется к более здравым представлениям об истинной свободе, Париж как самый экзальтированный город последним изменит свои принципы, а г-н де Лафайет является гражданином, на которого король может рассчитывать менее всего».

Трудно с большей яростью изничтожить соперника в борьбе за пост первого министра; далее в записке выдвигаются еще более жестокие обвинения против Лафайета, он заклеймен за «инертность мысли и ничтожность таланта». Наконец в первом своде советов двору предлагается заменить Лафайета, стоявшего во главе Национальной гвардии, человеком, которого последующие события выведут на первый план, — маркизом де Булье, будущим организатором бегства в Варенн.

Подобное предчувствие вызывает трепетное отношение к первой из пятидесяти записок — Мирабо будет посылать их двору в среднем по две в неделю.

Тайная война нимало не мешала Мирабо поддерживать на публике учтивые отношения с генералом и часто появляться в Собрании.

Из пяти его выступлений в июне 1790 года два стоит отметить особо. Волнующая речь на смерть Франклина 11 июня усилила популярность Мирабо; зато выступление по поводу фантазий его младшего брата 19 июня поставило всё под сомнение.

Экстравагантный Мирабо-Бочка привлек к себе внимание безумной выходкой. Туреньский полк, которым он командовал, заявил о сочувствии революции, и виконт де Мирабо покинул Собрание, отправившись в свою часть, стоявшую в Перпиньяне. В начале июня он лично явился покарать мятежников и увез ленты с их знамен, приколов их к груди. Этот необычный поступок всех взбудоражил; за начудившим полковником погнались и арестовали его на обратном пути, в Кастельнодари.

Мирабо высказался по поводу инцидента однозначно: личность депутатов неприкосновенна; защищающий их декрет не терпит исключений. «Кроме того, надо бы узнать, кто нападающая сторона — мятежный полк или его командир, желающий призвать его к порядку». Он добился от коллег, чтобы «во имя свободы похититель знаменных лент явился в Национальное собрание для оправданий». Этот поступок, продиктованный братской и парламентской солидарностью, пришелся по вкусу памфлетистам; на Мирабо пролился поток оскорблений:

«Похоже, что Мирабо, чтобы сблизиться с братом и отплатить ему за дружбу, ждал, пока тот станет достоин его благодаря какому-нибудь новому жесту против народа. Мирабо не только старше годами, но и имеет больший опыт в такого рода поступках», — писал Фрерон, редактор «Народного оратора».

Такие удары пошатнули популярность Мирабо, лишив его потаенной надежды открыто создать и возглавить монархическую партию. Он возместил себе ущерб тайной деятельностью и во второй записке, составленной 20 июня 1790 года, усилил натиск на Лафайета; он обвинял «честолюбивую бездарность» в диктаторских замашках. Чтобы нейтрализовать Лафайета, он видел только один способ — заставить двор назначить его, Мирабо, на должность помощника главнокомандующего Национальной гвардией.