Мирабо: Несвершившаяся судьба

Сочинение имело свою ценность: документальная часть, посвященная статистике и экономике (вклад Мовийона), и сейчас еще представляет научный интерес. Привлекательность книге придавали взгляды Мирабо, проявившего глубокое понимание международной политики: уже в 1788 году он возвестил объединение Германии вокруг Пруссии и точнее кого бы то ни было назвал причины будущих несчастий Европы.

Однако современный читатель, которому бы достало терпения прочитать все четыре тома «Истории прусской монархии», подивился бы компилятивности изложения и скоплению туманных идей с редкими озарениями, достойными Тацита. Друг людей был покорён лишь потому, что эта писанина соответствовала его собственным концепциям, и потому, что в книге отдавалась дань теориям физиократов. По крайней мере, автор добился желаемого результата. В середине октября 1788 года отец и сын встретились.

«Мне в голову пришла великая мысль: упорный и постоянный труд смог совершить чудо и превратить г-на графа в честного человека, — писал Друг людей Бальи. — Я пристально посмотрел на него; он опустил голову и, смущенный, сказал: „Отец верно почувствовал, что прошлого не изменить, поскольку в доброте своей сказал мне, что больше не заговорит о нем; что же до моего сочинения, то я был лишен наставника и советов, которых мне очень не хватало“. Уж ты-то можешь себе представить, как бы он соглашался с моими советами!»

Собеседникам не удалось провести друг друга; Оноре Габриэль согласился на малоприятный для себя поступок из корыстных соображений: ему нужна была вотчина, чтобы попасть в Генеральные штаты. Маркиз же пообещал раскаявшемуся сыну только свой нейтралитет, заявив, что не будет ему «ни служить, ни вредить».

К концу октября Мирабо уже смирился с мыслью о том, что не добьется никакой помощи от упрямого старика, даровавшего ему жизнь.

«Как, мой дорогой, — писал он Мовийону, — вы могли подумать, что примирение Друга людей с сыном повлечет за собой щедроты, смягчение нужды и лишений? Ах, как вы ошиблись! Он решил, что обязательно должен меня увидеть, прочитав посвящение на моей книге; он живет в деревне; время от времени я должен терять день, слушая его; но он еще ни разу не заговорил со мной — не только о моих личных делах или иных, но и о средствах, необходимых, чтобы войти в Генеральные штаты, коими он мог бы снабдить меня в изобилии».

V

Это примирение, сопровождаемое крушением надежд на финансовую помощь, стало поворотным не только в жизни Мирабо, но и в истории Франции, добавившись к последствиям процесса 1783 года в Эксе. Линия судьбы Мирабо отклонялась все дальше и дальше в сторону от отправной точки; не обладая необходимыми материальными средствами, аристократ, верящий в аристократию, будет выброшен в народ, монархист, ненавидящий тех, кто эксплуатировал королевскую власть, прослывет народным трибуном, выступившим против тирана.

В результате возникнет путаница, которая не позволит свершиться судьбе великого человека. Основная черта 1788 года, переломного в жизни Мирабо, — обилие встреч и контактов, которые впоследствии сыграют важную роль: от женевского пастора Дюмона до принца Священной Римской империи, который, под именем графа де Ламарка[33], однажды станет посредником между Мирабо и королевской семьей.

Проживая в основном в Париже, Мирабо общался с самыми опытными и влиятельными людьми; он был другом всех тех, кто завтра, возможно, будет вершить судьбы людей: Талейрана, Дюпора, Лафайета, Кондорсе, Паншо, герцогов де Люина, де Ларошфуко и д’Эгийона. Многие из его знакомцев — члены тайного масонского общества, к которому принадлежал он сам и которое называлось «Обществом тридцати».

Известный писатель, красноречивый оратор, Мирабо тем не менее сохранял за собой скандальную репутацию. Конечно, это была сила, внушавшая опасения властям, но сила неприкаянная, ищущая точку опоры; а такой точкой ему представлялось только место депутата. Чтобы его добиться, нужно было любыми способами вступить во владение вотчиной.

Политическая ситуация осложнилась. Не сумев свести концы с концами в августе 1788 года, Бриенн так растерялся, что обратился за помощью к Неккеру, своему сопернику и врагу. Чтобы взять под свой контроль французские финансы, швейцарец потребовал полноты власти: Неккер стал премьер-министром, которому ни в чем нельзя было отказать.

Наделив почти безграничной властью человека, которого он вовсе не любил, Людовик XVI решил, что нашел спасителя монархии. Это была иллюзия: Неккер не был ни консерватором, ни монархистом. Швейцарский банкир был человеком своего времени, гражданином республики, ревнителем прав народа. Он осуждал французскую монархическую систему и был сторонником перемен, этапы которых наметил еще раньше. Речь шла о том, чтобы перейти от полуфеодального режима, еще сохранявшегося в стране, к режиму управления государством под контролем народной власти, гарантированной присутствием наследственного монарха, которому оставят, вместе с полномочиями арбитра, внешние атрибуты величия.