Мировая революция. Воспоминания

Наше возрождение развивалось и составлялось из множества отдельных направлений и стремлений; важно определить, которое из них было самым сильным, решающим, важно понять, каков смысл нашего возрождения. Я уже приводил заявление Дени, что через Добровского и Коллара с нами, устами Лейбница и Гердера, говорит Коменский – это и есть смысл нашего возрождения. Чрезвычайно важно понять, что XVIII и XIX столетия у нас и в Европе вообще являются продолжением идей и стремлений реформации. Должно быть ясно, что такое в истории руководящие идеи, как эти идеи развивались и как, несмотря на все изменения подробностей, они по существу остаются неизменными. Я приведу пример такой философии идей. Палацкий был кантианец, а Кант, как вполне правильно утверждают, был философом протестантизма; это не означает, что он проповедовал катехизм Лютера (он всегда отвергал всякую теологию и т. д.), но то, что он принимал протестанский индивидуализм и субъективизм, что в религии он выдвигая мораль, что он отвергал ауторитативность, что, говоря кратко, он претворял основные идеи протестантизма в философскую систему, которая, несмотря на все это, была враждебна ортодоксальному протестантизму. Подобным же образом и Палацкий как чешский протестант претворил чешскую братскую церковь в свою гуманитарную систему, отвергая при этом также ортодоксальность Лютера и придерживаясь, как было сказано, брата Лукаша. Именно в этом смысле Маркс мог сказать, что вожди Французской революции продолжают развивать идеи Лютера и Кальвина. Прямо трудно поверить, насколько даже некоторые историки у нас мало социологически проработанны, а философски недостаточно образованны.

Папа-философ Лев XIII может послужить соответствующим поучительным примером для наших историков. Известно, как этот основатель томизма осудил нашу реформацию и какое возмущение в свое время вызвало его осуждение. В своей энциклике «Diuturnum illud» (1881) Лев XIII доказывает, что реформация является матерью не только современной философии, но и современной политики, особенно же демократии; Лев XIII выводит, как следствие реформации не только современное юридическое воззрение и социализм, но и нигилизм и коммунизм. Лев XIII и в позднейших посланиях восставал таким же образом против реформации («протестанского бунта») и осуждал смешанные школы, требуя чисто исповедные школы, и т. д.

Полагаю, что будет лишнее обращать внимание на такие крайности, как, например, на то, что он ставит на одну доску нигилизм и социализм и т. д.; но в главных вопросах Лев XIII был прав: действительно, после реформации и благодаря реформации возник новый взгляд на мир и жизнь, новое государство и современную демократию и политику. Мы лишь расходимся с главой римской церкви в оценке современной эпохи, ее идеалов, стремлений и институций.

Именно в этом отношении наше возрождение и новая эпоха идут в том же направлении, что и реформация; в этом же смысле наши возродители чувствовали себя связанными с этой высшей точкой нашей истории: одни (Палацкий) делали это сознательно и ясно, другие менее ясно и несознательно, но все наши выдающиеся люди и даже духовные вожди никогда не были так индифферентны к религиозным вопросам, как это объявляют упомянутые либералы. Первый пример Добровский: он был масоном, энциклопедистом и шел сознательно против своей церкви, но не против религии. О Колларе, Шафаржике и Палацком мы уже все сказали; Гавличек был либерал, но не был равнодушен к вере. А наши поэты? Возьмем первого и самого большого – Маху, который был человеком абсолютно религиозным, хотя и раздвоенным скептицизмом; религиозный вопрос был для Махи жизненным вопросом. У Неруды было сильное религиозное чувство, как это должен почувствовать каждый при чтении его «Псалмов на день пятницы»: Немцова, Светла, а позднее Новакова являются живыми религиозными характерами; Светла и еще глубже Новакова искали следы реформации среди нашего народа. А из современных – как анализирует морально и религиозно свои характеры Голечек, Чапек-Ход? Шольда даже проповедует возврат к Богу. То, что Святоплук Чех и Врхлицкий были либералами, вовсе не является доказательством того, что наша литература в действительности не переживала религиозного вопроса; и Чех ведь молился Неизвестному, а Верхлицкий всю жизнь страдал от фаустовского вопроса.

Наш чешский либерал бывает обычно по бумагам католиком и полным невеждой в религиозных вопросах: он не способен представить себе религию вне своей церкви, ее культа и учения; поэтому он не понимает Палацкого и наших лучших писателей, хотя их имена все время вертятся у него на языке. Он не понимает истории, хотя он и историк.