Мировая революция. Воспоминания

Вскоре после разрешения вопроса Духониным я выбрал среди русских генералов начальником нашего корпуса генерала Шокорова. Главой Генерального штаба я сделал бывшего генерала Дитерихса; я узнал, что он в Киеве и работает на вокзале, как обыкновенный рабочий (я о нем слышал уже в Ставке); это была лишняя причина, почему я его выбрал для нашего Генерального штаба. На практике только с назначением обоих руководящих лиц была закреплена организация корпуса.

Здесь я должен сказать еще несколько слов о генерале Духонине. Он был молодым, энергичным и талантливым офицером и очень честным человеком; он противился приказам Ленина, требовавшего, чтобы был заключен мир с центральными державами. Он понял наше положение и помог нам. К несчастью, большевики убили его (2 декабря 1917 г.), когда под командой Крыленко завладели Ставкой. Тело убитого было варварски предано в течение нескольких дней поруганию на Могилевском вокзале; наконец разрешили перевезти его в Киев для погребения. Мы сошлись на похороны, но они были запрещены; только после дальнейших упорных просьб и требований всех присутствовавших разрешили похоронить тело ночью.

Через несколько дней после похорон я посетил вдову и только теперь, к своему ужасу, узнал, что покойный охотно бы принял место командира нашего корпуса; Духонина даже намекала, что он ожидал этого предложения. Я, со своей стороны, когда намечал командира и советовался об этом с Духониным, не мог о нем и думать, полагая, что командование одним корпусом он счел бы за умаление своего высокого положения, а потому, естественно, это место ему и не предлагал. Конечно, сделавшись нашим командиром, он покинул бы свое место в Могилеве и остался бы в живых… Будем же с уважением чтить его память – он сделал из слова и бумаги дело, положительное постановление Временного правительства превратил в действительность.

Хоть одно слово, но все же нужно сказать о русских офицерах в нашей армии. Среди пленных у нас были офицеры лишь в низших чинах; генералов и начальников отдельных военных отделов и учреждений у нас не было, а потому в качестве главных командиров мы принимали русских офицеров.

Мы не могли назначать неподготовленных и неопытных в большинстве случаев молодых наших офицеров. Это всюду вытекало из положения дел. В России у нас высшие офицеры были русские, во Франции – французы, в Италии – итальянцы. В России на русский командный состав обращали тем большее внимание потому, что армию хотели видеть русской, а не чешской. Само собой разумеется, что благодаря этому всюду возникали затруднения; это усложнилось еще тем, что часть русских офицеров не понимала своего назначения. На многих, кроме того, можно было видеть влияние деморализации царского режима, как в администрации, так и в военной службе. У меня из-за этого было много затруднений. Даже часть наших офицеров и солдат, например, не поняла сразу, почему вскоре после своего приезда я отозвал начальника бригады Мамонтова, который пользовался любовью и доверием войска; он был определенно талантливым человеком, но, с другой стороны, был более журналистом и трибуном, чем солдатом.

В дружине слова команды были русские; уже во второй дивизии заводились чешские, а в корпусе были чешские; во многих случаях команда была лишь по имени чешская, так как не было времени и возможности не только скоро перевести на чешский язык русскую команду, но и приспособить ее к нашим потребностям. Это все зависело от организации всего войска.

Вообще, нужно дать себе отчет во всех тех затруднениях, которые у нас были с организацией войска. Дело было не только в командовании и военных сигналах, но касалось всей военной администрации.

Солдаты были добровольцами; они добровольно заявили о своем желании поступить в войско, а этим самым уже была дана некая свобода. У нас перед глазами стоял идеал демократической армии; понятно, что в русском хаосе идеал свободы, равенства и братства понимался часто довольно анархически. Когда же после большевистского переворота большевизм начал просачиваться и в наши ряды, было чрезвычайно трудной задачей выработать наспех демократическую систему дисциплины и повиновения, необходимых для войска на фронте. Мы приняли, как уже было сказано, французскую дисциплину с некоторыми временными изменениями.

Среди добровольцев, конечно, были приверженцы всех домашних партий и направлений, что также не способствовало облегчению; солдаты и особенно офицеры не всегда умели различать политику и стратегию. Но расхождения не были так остры, как дома, так как мы были на чужбине и вне домашней среды.