Ошибки и недостатки социального и политического антропоморфизма были видны на всем. Ответственные места, гражданские и военные, получали в большинстве молодые, неопытные и не получившие специального образования люди. Лучшие из них старались хоть кое-как выполнять свои задачи; искали и изобретали то, что уже давно было известно и существовало; многие же просто злоупотребляли своим положением и использовали его ради личных целей. Тот, кто должен только еще учиться различать цифры и считать, не может пользоваться интегралами. Если Ленин сам так часто признавал, что делаются ошибки и что нужно учиться, то в этом видна чисто русская честность, но в то же время и обвинение: ныне ни в одной области, ни в администрации, ни в политике не нужно наново и самостоятельно изобретать азбуку. Бесконечные импровизации в своей несистематичности составляли большевистскую систему. Большевистская полуобразованность хуже, чем полная безграмотность. Большевистская диктатура выросла из некритической, совершенно ненаучной непогрешимости; режим, который боится критики и разбора мыслящих людей, совсем уже невозможен.
Недостаток культурности, этот особый примитивизм, виден также в официальном приятии всех абсурдов так называемого современного искусства.
Также в администрации давал себя знать ложный марксистский взгляд на идеологию государства, его организацию, тем более что на администрацию марксисты никогда не обращали достаточно внимания и не изучали ее, остановившись раз навсегда на анархизме (агосударственности) и выдвигая абсолютный перевес экономических условий (экономический или исторический материализм). Этот марксистский материализм подошел к русской пассивности: они ex thesi не должны были заботиться ни о чем, кроме хлеба. Но государство, литература, наука, философия, школа и воспитание, народное здравоохранение и нравственность, короче говоря, целая духовная культура не бывает дана экономическими условиями, но должна быть совместно с ними создана. Именно культура обеспечивает и делает возможным экономическое развитие – дает хлеб.
Русские, как и большевики, являются детьми царизма; в течение столетий он их воспитывал и вырабатывал. Они сумели устранить царя, но не устранили царизм. У него царская форма, хотя они носят ее наизнанку, ведь русский и сапоги умеет вывернуть наизнанку.
Большевики применяли свою многолетнюю, как они называли, «подпольную» тактику; они не были подготовлены к позитивной административной революции, их хватило только на революцию отрицательную. Она была отрицательна в том смысле, что при своей односторонности, узости и некультурности они многое совсем излишне уничтожили. Я их особенно обвиняю в том, что они, совсем по-царски, излишествовали в уничтожении жизней. Уровень варварства всюду проявляется в том, в какой степени люди умеют распоряжаться жизнью своей и своих ближних. Большевистское уничтожение интеллигенции могло бы найти предостерегающий пример в римском Севере и вырезывании старых римских семей, особенно сенаторских; он добился этим варваризации государства и управления, но одновременно ускорил и падение империи. Но историк ясно найдет и более близкие примеры в самой России, в Иване Грозном или еще лучше в Стеньке Разине…
Большевизм соответствует гораздо более Бакунину, чем Марксу; что касается Маркса, то он следует за ним в его первой революционной эпохе – 1848 г. – в то время, когда его социализм не был еще вполне разработан. На Бакунина большевики могли бы ссылаться из-за своего бесспорного иезуитизма и маккиавелизма. К ним они дошли через заговорщицкую тайну, к которой привыкли, и стремлением к власти и диктатуре; добиться власти и удержать ее в своих руках стало главной целью. Тот, кто верит, что достиг высшей, окончательной ступени развития, что у него в руках непогрешимое знание всей общественной жизни, остановится в работе над прогрессом и усовершенствованием и будет занят одной и главной работой, как удержать свою власть и положение. Так это было во время реформации в католицизме, так возникли инквизиция и антиреформация, так это сейчас в России.
Большевики мало знали Россию. Царизм принуждал их жить за границей вдали от России отвыкли; я не говорю, что они благодаря этому лучше узнали Запад, они и его не знали, живя в своих кружках. Они его узнали лишь в той мере, что начали им интересоваться и сделали его мерилом для России. Веря, что социальная революция будет также на Западе и еще раньше, чем в России, они посвятили себя пропаганде на Западе до такой степени, что внимание по отношению к русскому быту было вполне рассеяно. Кроме того, на эту пропаганду они тратили сравнительно большие деньги. Одним словом, политика большевиков экстенсивна, а не интенсивна, экстенсивна внутри и наружи. Повторяю, – совершенный примитив.