Мирович

Когда ж бедняжку пастуха —Когда полюбишь ты, пастушка?..

Пчёлкина вырвалась от него, оправила смятые блонды и ленты и, сделав вздыхателю реверанс, с насмешливой важностью ответила также стихами разыгранной пасторали:

Когда ты будешь богачом,Вельможей, а не пастухом, —Чтоб не в убогой жить нам хате,А в раззолоченной палате…

Тень всякого спокойствия с той поры покинула влюблённого кадета. Гражданская юриспруденция, немецкий штиль и натуральное право Флюга были заброшены. Их заменили бессонные ночи, вздохи, писание страстных и нежных мадригалов, а в промежутках, с горя, — попойки с городскими кутилами и карты.

— Хохлёнок сдурел! — говорили товарищи.

И точно: Мирович стал раздражителен, мрачен, ушёл в глубь себя. Бавыкина собиралась не раз вызвать на голову завертевшегося своего любимца громы и молнии со стороны Разумовского. Но всесильный граф давно забыл и думать о юноше, который когда-то пел кант и плясал «журавля» в его саду, хотя при встречах с ним обыкновенно шутил:

— Виньеты славно чертишь, и херувимов, и гербы… А постой, одначе, постой! Хочешь, куконочка, вареников? И когда на волах до дому?

Днём, повидав украдкой Пчёлкину, Мирович вписывал в свой дневник стансы к милой.

Лишён любовных разговоров,Я вижу тень твою с собой…И, ах! твоих не зрю хоть взоров,Но мысль всегда, везде с тобой…

Вечером в корпусном дортуаре или в душном служительском чулане он резался с богатыми из товарищей в ля-муш и в фараон. Жажда выиграть, разбогатеть тянула его к себе, и он, к собственному удивлению, выигрывал. Сперва серебро, а потом и золото завелись у кадета. Нередко полные карманы рублёвиков таскал он к Настасье Филатовне.

— Откуда берёшь, пострел? — допрашивала она.

— Спрячьте, голубушка, спрячьте бережнее, а то опять спущу! — отвечал он. — Это для Поленьки! Всё ей… Как выйду в офицеры, посватаюсь и женюсь…

Молва о счастливой игре Мировича дошла и до начальника корпуса, богатого и знатного князя Юсупова. Строгий распорядитель и любимец вверенных ему питомцев, он тоже был страстный игрок.

— А играешь ли в рокамболь? — спросил его однажды князь.

Мирович в это время готовился к окончанию экзаменов.

— Во что утодно-с…

— И в вист-руаяль?

— И в вист…

— Почём робер?

— Хоть по десять рублёв.

— Вот как! А в пикет знаешь?

— Знаю.

— Ну, приходи ко мне: завтра Сретенье, праздник, — сыграем во что-нибудь…

Мирович за два дня перед тем виделся с Поликсеной у знакомой Настасьи Филатовны, у поручицы Птицыной, и всё время после встречи с обожаемой, неприступной красавицей был как в чаду. Он усердно помолился об успешной игре, даже обещал поставить свечку у Исаакия, если выиграет, и, вопреки советам товарища-харьковца, пошёл на квартиру к Юсупову.

— Ну, сядем в бириби, — сказал вельможный начальник, кладя карты на стол. — Огурчики, огурцы, пошли в дело молодцы!.. так ли? ну-ка, сивая, пойдём в поход!.. деньги есть?

Кадет показал дукаты. Юсупов поставил возле себя ларец. Они стали играть.

«Мать пресвятая, владычица Казанская, помоги! — думал Мирович. — Что, если выиграю у него не то что сотню, полтысячи, тысячу рублёв?.. Он богач, в игре, слышно, зарывается, неотходчив… Тогда… о! тогда Поленька моя…»

И он действительно стал выигрывать.

Когда стемнело и подали свечи, серебро, а потом и золото из ларца Юсупова наполовину перешли в шляпу кадета. Руки князя дрожали, брови удивлённо шевелились, старческое, апоплексически красное лицо покрылось белыми пятнами. Он не переставал сыпать любимыми поговорками.

— И начала она сомневатися!.. и начала! — возглашал он, судорожно хлопая картой по карте. — Ура, сивая, не отставай!.. окунулся по уши, валяй и по маковку туда ж…

Ларец Юсупова опустел.

— Эй, вина! венгерского! выпьем, брат! — забывшись, крикнул начальник. — Что-то душно…

— Не пью-с! — пролепетал бледный, взволнованный успехом Мирович.

— Вздор, приложимся! у меня, брат, старое…

Подали бутылки и рюмки. Князь выпил, налил и партнёру, выпил и ещё; труня над своей неудачей, распахнул окно в оранжерею, а дверь запер на ключ, достал из пузатого, выложенного бронзой бюро горсть кораллов и несколько ювелирных вещиц и начал удваивать ставки.

— А вы, Сашки-канашки мои, куда дели подтяжки мои? — шутил он, щёлкая картами по столу.

К полночи Юсупов выбился из сил и откинулся на спинку кресла. Всё вынутое было вновь проиграно. Глаза князя лихорадочно сверкали, на углах губ проступила пена.

— Ты маг, кудесник! — прохрипел он, в охмелении глядя на кадета и срывая с горла обшитый пуан-дешпанами платок. — Не вывезла, сивая, усомнилася!.. отстала?.. уходи теперь, братец, как есть, будто не играл… Иначе, — прибавил вдруг Юсупов, — я тебя за карточную игру под суд…

Мирович помертвел.

— Ваше сиятельство, князь! Вы шутите? — проговорил он, заикаясь.