Мирович

— Как тебя вижу, — с недовольством, сумрачно ответил Разумовский, — всё неподобные затеи и колобродства искателей невозможного! Не сидится им. Чешутся пальцы… Стряпают дерзостные конъюнктуры, перемены, аки бы в пользу невозвратного умершего, а поистине — в свою только пользу… Ненасытные, наглые себялюбцы и слепцы! Докапываются прошлых примеров, пытают, ищут… да руки коротки… Теперь, впрочем, слышно, склоняют принца принять монашество, духовный чин — и он согласен… и хотя страшится Святого Духа — хочет быть митрополитом… Так ты видел принца, и он, читая Маргарит, применил к себе сказания о крестителе Иоанне?

— Применил.

— Загадочное и непостижимое знамение… Да! чудным, поучительным и, как бы оцт[208] и желчь, горьким смыслом пропитана вся эта книга Маргарит — о ненасытных в помыслах и алчбе жёнах… Слушай, братец, окажи мне одну маленькую услугу…

— Приказывайте, граф.

— Ты в оны дни в корпусе хорошо списывал ноты, — сказал граф, — и нашивал мне в презент копии, с хитроузорочными виньетами… Так вот что… Ну-ка, искусник, присядь да и спиши у меня тут, на особую бумажку, вот эти самые слова об Иродиаде, что, как ты говоришь, повторял принц, и вообще о злых жёнах. Я и сам был горазд списывать; но ослабло зрение и руки что-то — видно, от хворобы — не слушаются, дрожат. Вон в этой горнице столик, а возле него — видишь? — на стенной этажерочке бумага и чернильница. Пока светло, приладься там, сердце, у окна и спиши… Завтра с почтой я пошлю одному благоприятелю в Питер… Только стой, одначе… куда же ты? Погоди!.. И я-то хорош! даю тебе комиссию, а о твоём персональном деле, прости, тебя и не спросил… Ну, что? Чай, всё о том же предковском деле? Ужли не забыл?

— Как забыть? Помогите, ваше сиятельство, явите божескую милость.

Мирович поклонился.

— Совсем без средств, — сказал он, — тяжела, ох, тяжела нищета, когда знаешь, как живут и благополучны другие, ничтожные люди…

— Да что же я, братику, поделаю? сам видишь — мы, прежние, разве у дел?.. Хлопочи, ищи у новых. Они в силе: всё в их руках.

— Помилуйте, граф, одно ваше слово, намёк…

— Миновало, серденьку, говорю тебе, миновало… Были у Мокея лакеи — ныне ж Мокей… сам стал себе лакей…

— Шутите, граф, и притом — кого же просить?

— Иди к главному — к Григорию Григорьевичу Орлову: лично не знает тебя — постарайся через его братцев найти к нему доступ…

— Был уж у него.

— И что ж он?

— Не токмо отверг, пренебрёг за особые, невымышленные, первого ранга услуги. Сказать ли всю истину?

Мирович подробно рассказал Разумовскому о знакомстве с Орловым и с его сообщниками у Дрезденши («что теперь мне молчать!» — думал он); сообщил об игре с наблюдавшим за ними Перфильевым и о случае с колесом государыниной коляски.

— Да вы, думаете, что я вру, вру? — задыхаясь, бледными губами повторял Мирович. — Ну, скажите, можно ли это выдумать? есть живые свидетели, их можно спросить… Ужли отрекутся?..

— Человеческая гордыня — Арарат гора вышиною! — презрительно сказал, покачав головой, Разумовский. — Только ни один ковчег истинного людского счастья ещё не приставал к этой горе, не спасался.

— Так как же после такого афронта? — продолжал Мирович. — Идти ли к графу Григорию Григорьевичу? А особливо, когда все в городе толкуют о новых, сверх обычных почестях, кои его ожидают…

— Какие, сударь, такие ещё почести? — поморщась, спросил граф.

— Да о браке? ужели не слышали?.. по примеру, извините, вашего сиятельства…

— О браке? — произнёс, вдруг выпрямившись, Разумовский. — О браке? так и ты слышал? Из решпекта и должной аттенции к графу Григорию Григорьевичу я бы умолчал, но уповательно… нонешние…

Алексей Григорьевич не договорил. В кабинет торопливо вошёл тот же степенный, залитый в золото галунов и неслышно двигавшийся по коврам, украинец-камердинер.

— Кто? Кто? — спросил, не расслышав его, Разумовский.

— Его сиятельство, господин канцлер, граф Михайло Ларионыч Воронцов.

Разумовский удивлённо посмотрел на дверь, потом на Мировича.

— Странно… сколько времени не вспоминал, не жаловал… Проси, да извинись, что, по хворобе, в халате — в дезабилье.

Слуга хотел идти.

— Нет, стой… А ты, голубчик, — обратился граф Алексей к Мировичу, — всё-таки вот тебе эта самая книга, возьми её и присядь вон там… или нет, лучше у моего мажордома, на антресолях, — там будет спокойнее. Пока приму канцлера, не откажи, будь ласков, сними копийку с отмеченного. Согласен?

— Охотно-с.

Слуга провёл Мировича ко входу на антресоли и поспешил в приёмную.

Разумовский помешал в камине, взял со стола книгу «Пролог» и, усевшись опять в кресле, развернул её на коленях. «Что значит этот нечаянный и, очевидно, не без цели визит? — раздумывал он. — В пароксизме лежал, не наведывался, а теперь… странно…»

Прошло несколько минут тревожного, тяжёлого ожидания.

В портретной, потом в бильярдной, наконец — в смежной, цветочной гостиной послышались звуки знакомых, тяжёлых, с перевалкой, шагов. Вошёл с портфелью под мышкой, в полной форме и при орденах, Воронцов.