Миры Артура Гордона Пима

Вскоре после этого мы могли заметить значительное уменьшение в силе ветра, и тут в первый раз после вчерашнего вечера Август заговорил и спросил Питерса, который лежал всех ближе к нему, думает ли он, что есть какая‑нибудь возможность, чтобы мы спаслись. Так как сперва никакого ответа на этот вопрос не последовало, мы заключили, что индеец затонул там, где лежал; но вот к великой нашей радости он заговорил, хотя и очень слабым голосом, и сказал, что очень страдает, ибо перевязи, туго затянутые поперек живота, так его режут, что или он должен найти способ распустить их, или погибнуть, потому что невозможно, чтоб он терпел дольше свое злополучие. Это повергло нас в большое смущение, ибо совершенно бесполезно было думать о том, чтобы каким‑нибудь образом помочь ему, пока море продолжало хлестать на нас, как это было. Мы убеждали его сносить страдания мужественно и обещались воспользоваться первой же возможностью, какая представится, чтобы облегчить его положение. Он отвечал, что вскоре будет слишком поздно и все будет кончено, прежде чем мы сможем ему помочь; и потом, несколько минут постонав, он затих, из чего мы заключили, что он умер. По мере того как надвигался вечер, волнение в море спало настолько, что вряд ли хоть один вал ворвался на остов корабля с наветренной стороны в течение пяти минут, да и ветер в значительной степени спал, хотя он еще продолжал дуть, как суровый вихрь. Уже несколько часов я не слыхал, чтобы кто‑нибудь из моих товарищей заговорил, я позвал теперь Августа. Он ответил, хотя очень слабым голосом, так что я не мог различить, что он сказал. Я заговорил тогда к Питерсу и к Паркеру, но ни тот ни другой мне ничего не ответили.

Вскоре после этого я впал в состояние частичного бесчувствия, в продолжение которого самые приятственные образы проплывали в моем воображении: такие как зеленые деревья, волнообразные равнины, покрытые спелыми колосьями, проходящие хороводом танцующие девушки, отряды кавалерии и другие фантазии. Я теперь припоминаю, что во всем, проходившем перед оком моего духа, движение было представлением господствующим. Таким образом мне никогда не чудился какой‑нибудь неподвижный предмет, вроде дома, или горы, или чего‑нибудь подобного, но ветряные мельницы, корабли, большие птицы, воздушные шары, всадники, повозки, мчащиеся бешено, и подобные этому движущиеся предметы представали в бесконечной смене. Когда я очнулся от этого состояния, солнце, насколько я мог приметить, стояло высоко над горизонтом. Для меня было величайшей трудностью восстановить в памяти различные обстоятельства, связанные с моим положением, и в течение некоторого времени я пребывал в твердом убеждении, что еще нахожусь в трюме брига около ящика и что тело Паркера было телом Тигра.