Миры Артура Гордона Пима

Долгое время мы напрасно высматривали чего‑нибудь, что могло бы ответить такой задаче, но наконец, к великой нашей радости, открыли, что одна из передних буревых цепей настолько расшаталась, что нам не представилось ни малейшей трудности вырвать ее. Прикрепив ее хорошенько к одной из своих щиколок, Питерс спустился теперь в каюту в четвертый раз, и на этот раз ему удалось пробраться до двери кладовой. К невыразимой своей скорби, однако, он нашел ее замкнутой на ключ и вынужден был вернуться, не войдя в нее, ибо при самом большом напряжении он не мог оставаться под водой, доходя до крайности, более чем одну минуту. Положение наше представлялось теперь воистину мрачным, и ни Август, ни я, мы не могли удержаться, чтобы не разразиться слезами, когда мы подумали о целом полчище затруднений, окружавших нас, и о малом вероятии нашего окончательного спасения. Но эта слабость не была длительной. Бросившись на колени, мы обратились к Богу, умоляя его о помощи в этих многих опасностях, осаждающих нас, и встали с обновленной надеждой и силой, чтобы подумать, что может быть еще сделано в пределах чисто смертных возможностей для достижения нашего освобождения.

Глава десятая

Вскоре после этого случилось некоторое событие, на которое я склонен смотреть как на способное внушить самое напряженное волнение, столь преисполненное крайностью сначала восторга и потом ужаса, что оно превосходит силой впечатления любой из тысячи случаев, каковые приключились со мной за девять долгих лет, заполненных происшествиями самого поразительного и, во многих случаях, самого непостижного и непостижимого характера. Мы лежали на палубе около лестницы к главной каюте и обсуждали возможности, как бы нам все‑таки проложить путь к кладовой, как вдруг, глянув на Августа, который лежал лицом ко мне, я увидал, что в одно мгновение он смертельно побледнел и что губы его дрожат самым странным и необъяснимым образом. Сильно встревоженный, я заговорил с ним, но он ничего не ответил, и я начал думать, что его внезапно захватило нездоровье, как вдруг заметил в эту минуту, что глаза его пристально устремлены по видимости на какой‑то предмет, находившийся сзади меня. Я повернул голову и никогда в жизни не забуду ту исступленную радость, которая затрепетала в каждой частице моего тела, когда я увидел, что на нас плывет большой бриг, не дальше чем в двух от нас милях. Я так вскочил, как если бы пуля из мушкета внезапно пронзила мое сердце; и, простирая руки по направлению к кораблю, стоял, недвижный, будучи не в состоянии произнести ни одного звука. Питерс и Паркер равным образом были взволнованы, хотя по‑разному. Первый заплясал по палубе как сумасшедший, произнося самый необычайный вздор, перемешанный с воплями и проклятиями, в то время как другой разразился слезами и несколько минут продолжал плакать, как дитя.

Судно, представшее перед нами, было большим двуснастным бригом голландской стройки, оно было выкрашено в черный цвет с мишурно раззолоченной фигурой на носовой части. Корабль этот очевидно видел и ведал непогоду, и мы предположили, что он сильно пострадал от бури, которая оказалась столь злополучной для нас самих, ибо верхушка передней мачты у него была обломана, а равно и некоторые из укреплений с правой стороны. Когда мы впервые его увидели, он был, как я уже сказал, на расстоянии около двух миль от нас и под ветром, идя прямо на нас. Ветерок был очень легкий, и что нас главным образом удивило, это что на нем не было натянуто никаких других парусов, кроме переднего паруса и главного паруса с развевающимся кливером – треугольный парус спереди. Он подходил, конечно, очень медленно, и наше нетерпение возрастало до безумия. То, что он шел неуклюже, было также замечено всеми нами, даже при нашей возбужденности. Он так сильно рыскал, что раза два мы сочли невозможным, что он видел нас, или мы воображали, что, увидев нас и не заметив никого на борту, он готовился повернуть в другую сторону и держать путь в ином направлении. При каждом таком случае мы пронзительно кричали и вопили во все горло, неведомый корабль на мгновение, казалось, менял свое намерение и снова направлял к нам путь – это странное поведение повторялось и два, и три раза, так что наконец мы ничего иного не могли подумать, кроме того что рулевой, верно, пьян.