Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

Возвращение в Черноморск выполняет здесь спасительную функцию. Бендер, убедившись в том, что в СССР он не может легально (похоже, и нелегально) пользоваться неправедно добытым богатством, избавляется от него и — женится на Зосе, девушке, любовью которой пренебрег ранее. Решение он принимает по совету Козлевича, глава в этом варианте так и называлась — несколько на лад Ф. Ницше — «Адам сказал, что так нужно»: «Остап ошеломленно посмотрел перед собой и увидел обыкновенный серенький домик с обыкновеннейшей серенькой вывеской: “Отдел Записей Актов Гражданского Состояния”.

— Это что? — спросил он Козлевича. — Так нужно?

— Обязательно, — ответил водитель Антилопы.

— Слышите, Зося, Адам говорит, что это обязательно нужно.

— Ну, раз Адам так говорит… — сказала девушка дрожащим голосом.

Командор и внучка старого ребусника вошли в серенький домик, а Козлевич снова залез под машину. Он задумал во время свадебного шествия в дом невесты дать Антилопе предельную скорость — двенадцать километров. Для этого надо было проверить механизмы.

Он все еще лежал под автомобилем, когда супруги вышли из Отдела Записей.

— Мне тридцать три года, — сказал великий комбинатор грустно, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого не воскресил.

— Вы еще воскресите мертвого, — воскликнула Зося, смеясь.

— Нет, — сказал Остап, — не выйдет. Я всю жизнь пытался это сделать, но не смог. Придется переквалифицироваться в управдомы.

И он посмотрел на Зоею. На ней было шершавое пальтецо, короче платья, и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто, и на среднем пальце Остап увидел маленькое чернильное пятно, посаженное только что, когда Зося выводила свою фамилию в венчальной книге. Перед ним стояла жена»[337].

Семантика чаемого в Черноморске / Одессе «спасения» сближает первоначальный вариант с замечательно-грустным рассказом Ильфа «Блудный сын возвращается домой» и с позднейшими (1936 г.) воспоминаниями И.Э. Бабеля об Э.Г. Багрицком — одного «юго-западного» писателя о другом: «Я вспоминаю наш последний разговор. Пора бросить чужие города, согласились мы с ним, пора вернуться домой, в Одессу, снять домик на Ближних Мельницах, сочинять там истории, стариться… Мы видели себя стариками, лукавыми, жирными стариками, греющимися на одесском солнце, у моря — на бульваре, и провожающими женщин долгим взглядом…»[338].

Однако такой финал — как и в первом романе дилогии — оставлял место для сомнений. «Наверху», очевидно, сложилось «мнение». И, очевидно, именно на это жестко намекал А.В. Луначарский, когда писал о «большой ответственности» соавторов: «Оставить Бендера так, как они его оставили, — это значит не разрешить поставленной ими проблемы»[339]. Действительно, герой, прежде всего, наказан недостаточно. Кроме того, если в СССР обладатель незаконно нажитого богатства не может им воспользоваться, то как — вне СССР?

Второй вариант финала, внесенный практически во время печатания последних номеров журнала, все сомнения разрешал. Для Ильфа и Петрова этот вариант стал вопросом жизни и смерти. Своему переводчику В.Л. Бинштоку соавторы писали во Францию: «Что касается изменения конца, то имеющийся у Вас второй вариант является окончательным

и ни в коем случае не может быть переделан… В противном случае нам придется отказаться от предлагаемого Вами издания»[340].

Соавторы изменили текст, но не изменили семантику Черноморски. Город по-прежнему символизирует «спасение», но великому комбинатору отказано в этом праве.

Потерпев неизбежное поражение в попытке жить подпольным миллионером и равно в попытке отвоевать любовь Зоей Синицкой, Бендер пробует бежать за границу. Не меньше «четырех месяцев» готовил побег и, если следовать внутреннему календарю романа, пересек румынскую границу в начале 1931 года. Раньше — в погоне за богатством — он потерял друзей, разбогатев, узнал, что любимая девушка вышла замуж. Но и бегство из СССР не помогло: перейдя границу, великий комбинатор ограблен, едва не убит и еле сумел вернуться.

Заграница словно не существует для советского человека.

Еще в Москве — при последней встрече с Балагановым — великий комбинатор предрек: «Все это выдумка. Нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана». И — переходя на смысловой уровень мифа — великий комбинатор вычеканил предельно обобщенную формулу: «Заграница — это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается».