Миры Империума

Я спустился в дыру, которая вела в туннель с гладкими стенами, прорытый во влажной земле. Туннель извивался, опускаясь все ниже, пока не уперся в неровную стену из бугорчатой мокрой кожи. Иронель посветила на стену, и я увидел лицо шесть на шесть футов, с широким крючковатым носом и ввалившимися веками, которые поднялись, открыв глаза размером с баскетбольные мячи. На щеках и скошенном морщинистом лбу росли волосы, грубые, словно шерсть мамонта. Там, где волос не было, виднелась черная чешуйчатая кожа, покрытая складками, подобно носорожьей шкуре. Из-под красных губ показались щербатые зубы, похожие на могильные камни. Рот открылся, и раздался фохочущий рев.

— Он говорит, чтобы его положили сюда,— перевела Иронель.

Я сделал так, как она просила. Рузвельт лежал словно труп, бледный как смерть. Громадные глаза окинули его взглядом. Изо рта высунулся язык, похожий на розовое пуховое одеяло, попробовал на вкус воздух и снова исчез.

— Он сокрушил камни,— проревел голос на этот раз более отчетливо — или, возможно, я уже начал привыкать к подобным звукам.

— Он не знал, Чазз, дорогой,— умоляюще сказала Иронель.— Он никому не хотел причинить вреда.

— Камень ударил меня,— прорычал Чазз. Гигантский череп слегка повернулся, и показался край запекшейся черной коркой ссадины, в которую поместилась бы моя рука.

— Бедный Чазз... тебе очень было больно?

— Не очень, Иронель.— Лицо снова повернулось к нам, и по кожистой щеке сползла слеза, которой вполне хватило бы, чтобы наполнить чайную чашку.— Не бойся за Чазза. Чазз в полном порядке, Иронель.

— Так ты можешь помочь Питеру? Чудовищные глаза снова уставились на лежащего без сознания Рузвельта. Веки наполовину опустились, словно морщинистые кожаные заслонки.

— Попробую,— прогрохотал монстр.— Я чувствую боль... в этом месте. Очень страшная боль, но не она убивает Питера. Нет, это то, что тянется... здесь и здесь! Но я пытаюсь... пытаюсь оттолкнуть их...— Голос перешел в бормотание, подобное треску ледника, тающего под весенним солнцем.

Рузвельт пошевелился, издал слабый звук. Иронель положила руку ему на лоб. Посветив фонарем, я увидел, что его лицо постепенно обретает цвет. Он вздохнул, беспокойно задвигал руками, потом застыл. Дыхание его выровнялось.

— Арррх,— прорычал Чазз.— Дурное все еще в нем, Иронель! Я пытаюсь его излечить, но чую дурное, которое все еще там! Лучше я сразу его убью...

— Чазз, нет! — Иронель бросилась к Рузвельту, прикрывая его своим телом.— Ты не можешь!

— Я чую дурное внутри его,— повторил Чазз.— И меня это пугает!

— Он всего лишь человек, Чазз, он сам так сказал. Так же как и Ричард! Ричард, скажи ему! — Иронель схватила меня за руку.— Скажи Чаззу, что Питер наш друг!

— Что именно дурное ты в нем чувствуешь, Чазз? — спросил я.

Тот повернул ко мне свои чудовищные глаза.

— Когда падают камни, я их чувствую,— ответил он.— А когда я проник внутрь его, я снова почуял то же самое. Там, в красных пещерах его спящего мозга, таятся черные мысли, Ричард. И ради них он готов уничтожить весь мир.

— У себя дома он весьма важная персона. Он прибыл сюда, чтобы попытаться спасти мир. Да, он совершил ошибку и в результате едва не погиб. Не думаю, что сейчас он может причинить кому-то вред.

— Я видел его в своих снах, когда спал здесь под землей,— прорычал Чазз.— Зачем он пришел сюда, Ричард? И зачем пришел ты? Ибо тебя я тоже видел во сне. Ты несешь проклятие этому миру, и он тоже. Но я не знаю, чье проклятие сильнее.— Он снова зарычал.—Я боюсь его, Ричард. Но ради Иронель я предоставляю его своей судьбе. А теперь заберите его от меня. Разум его болен, и боль эта вонзается мне прямо в сердце.

Я поднял Рузвельта и отнес его обратно по вонючему туннелю в комнату Иронель.

Утром она разбудила меня, принеся золотистую дыню на золотом блюде и гроздь красных виноградин размером со сливы, и сказала, что Рузвельту уже лучше. Я подошел к нему — он все так же лежал на спине, без сознания. Никаких особых изменений я не заметил, но температура, похоже, упала до нормальной, выровнялись также пульс и дыхание. Возможно, я оказался лучшим нейрохирургом, чем думал.

Иронель показала мне свое королевство: нижние этажи здания, в котором она жила, сад, то, что осталось от улицы после землетрясения. Падавшие сквозь листву лучи раннего утреннего солнца создавали ощущение безмолвной зловещей красоты. Иронель вела меня за руку, показывая небольшие цветочные клумбы в укромных местах, чистую воду в бассейне, который, вероятно, когда-то был прекрасным фонтаном, разбросанные камни среди буйной травы — остатки гипсовой статуи.