Миры обетованные

— Честное слово, не знаю, — пожал плечами Джефф. — Некоторые из этих допотопных ракет накрывают взрывом площадь радиусом в десять километров. Попытаюсь умотать отсюда так далеко, как только можно. И в девять утра оказаться на мягком грунте. А ещё лучше — в стогу сена.

Вездеход катил по гудрону. Мы ехали к воротам сектора номер четыре. У входа в подъемник, на стартовой площадке, толпились несколько десятков человек. Многие из них передвигались при помощи костылей. Некоторые ожидали, когда опустится лифт, сидя в инвалидных колясках. Люди жгли костры, протискивались поближе к огню.

Джефф нажал на педаль тормоза. <РВ> прокатил ещё несколько метров и остановился неподалеку от толпы. Джефф притянул меня к себе и поцеловал в губы. Он был нежен со мной в то утро. Его тяжелые грубые руки дрожали.

— Не надо слов, — сказал он осипшим голосом. — Ничего не надо. Иди.

Глава 50. ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД

С тех пор минуло более двадцати лет, а я ещё отчетливо помню, словно это было вчера, утренний космодром и себя, опустошенную, подавленную. Меня мучило чувство вины перед Джеффом. Машина уносила его прочь и становилась все меньше и меньше. Она таяла вдали. Я помню запах озона, оставшийся на том месте, где Джефф заводил электромотор вездехода, и голоса людей у меня за спиной. Помню даже, как подурацки позвякивали в моем пакете пивные бутылки в тот момент, когда я развернулась и побрела к толпе, чтобы слиться с ней.

Еще отчетливее в памяти запечатлелся его голос, слабый и далекий, едва-едва пробивающийся сквозь треск электрических разрядов — Джефф звонил мне спустя несколько лет. Он не только уцелел под ядерными бомбами, но и пережил чуму. У него была какая-то аномалия эндокринной системы, она и спасла… Итак, после гибели человечества Джефф ещё жил. По крайней мере, какое-то время. Хотя, судя по тем сведениям, которые мы имеем, лучше бы ему — сразу умереть.

Как-то мы с мужем говорили за ужином о планете. Говорили о Земле и земной пище. К сожалению, не оказалось ни одного города, где бы мы побывали все трое, пусть и по отдельности. Дэниел крайне редко покидал Нью-Йорк, а Джон, напротив, ни разу туда не наведывался даже тогда, когда жил в Штатах. Правда, Дэниел припомнил ресторан в пригороде Нью-Йорка, в Виллидже, <Ново-Йорк-Делхи-Дели>, где, случалось, обедали и мы с Бенни. Традиционные еврейская и индийская кухни, специи, сыр… Все ушло безвозвратно, разве что наша память хранит незабываемое. Она сберегла для меня так много вкусовых оттенков, ароматов! Порой я готова нестись на край Вселенной только для того, чтоб подышать смогом большого грязного города. Что уж говорить о запахах, которыми одаривали человека море и джунгли?

Воздух, пропитанный сыростью, туман, стелющийся над болотами, и острый запах горящей древесины — вот утро, из которого я шагнула в шаттл. В памяти не осталось страха от надвигающейся катастрофы. В те дни я была ужасно заторможенная: помню в основном таблетки да беспрерывную череду уколов.

Я проглядела конец света.

Впрочем, он и не был тем Концом Света, который всем нам, человечеству, обещал христианский Бог. Свет погас лишь в глазах землян. Мир праху… Когда росла, я, как и все мои сверстники и сверстницы, слышала множество сказок-не-сказок, фантазий, что ли, на тему о светлом будущем: мол-де, почти все разумное человечество станет жить на орбите — десять миллиардов счастливцев, — в то время как Землю, эту тихую-тихую маленькую заводь, мы законсервируем, устроив в банке нечто вроде исторического заповедника. Казалось: да, процесс пошел, прогресс неизбежен. И впрямь население планеты час от часу уменьшалось, тогда как наше — неуклонно росло. Мы расправляли крылья, мы поднимались все выше и выше, обозревая доселе необозримые дали; земные горизонты сужались. Но умеющий видеть видел: одно дело — мягкая поступь, эволюционный путь, и совсем другое — жизнь цивилизации, сотрясаемой катастрофами. Что ни век, даже краткий век поколения, — то война, то чума…