Миры под лезвием секиры

– Тьфу на тебя! – Скрунда покрепче перехватил руль, на тряской дороге так и норовивший вырваться из рук.

Вот такая у них была манера разговора, хотя относились они друг к другу с уважением.

Внезапно вдруг резко потемнело, как это бывает перед грозой, хотя блеклое вечернее небо не пятнало ни единое облачко.

– Что за наваждение! – Скрунда, почти упиравшийся макушкой в потолок кабины, наклонил голову, чтобы заглянуть в боковое окошко. – Куда это солнце подевалось?

И в самом деле – красноватый солнечный диск, еще совсем недавно резво бежавший над кронами придорожных елок, канул неизвестно куда.

Скрунда затормозил так резко, что машину едва в кювет не занесло. Все уставились на запад, где с небом происходило что-то необычайное: прозрачная даль над горизонтом мутнела, как это бывает, например, когда оконное стекло покрывается снаружи наледью.

Наледь эта, странная, уже одной своей непривычностью, распространялась не только ввысь, но и вширь, заковывая изменчивый и вольный небосвод в несокрушимые, омертвевшие формы. На краткий момент сквозь мутный монолит вновь вспыхнуло солнце – расплющенное багровое пятно, искаженное рефракцией до неузнаваемости. Возникли и вновь поблекли тени.

– Ну что, добрехался, костоправ? – зловеще спросил Скрунда. – Вот сволочь, самого господа бога допек!

– Эй, я пошутил! – Сусанин, все еще продолжая ерничать, глянул по сторонам. – Побаловались, и хватит! Если надо, я извиниться могу.

На Верку навалилась безысходная, почти физически ощутимая тоска, какая бывает у человека перед сердечным приступом. Она словно в дурную дрему провалилась и беспощадно ясным чутьем сомнамбулы поняла, что никогда больше не увидит ни солнца, ни голубого неба, ни прежнего мира. Небеса и земля вокруг были мертвы. Мертвы были бранящиеся между собой Скрунда и Сусанин. Мертва, наверное, была уже и она сама.

Все краски вокруг выцвели и угасли, хотя ночь так и не наступила. Даже сейчас хорошо различались далекие дымы над Талашевском, плоская вершина Партизанской горы и мельтешение птиц над озерами. С севера на юг над землей нависала арка чистого света, которую с обеих сторон поджимала тяжкая, все более густеющая муть. Неизвестно откуда налетевший ветер горячо дохнул в лицо, качнул ветки деревьев, закружил придорожный мусор. На ветровое стекло шлепнулось странное насекомое – огромный, с палец величиной, желтый кузнечик.

– Молись, пустозвон! – Скрунда схватился за монтировку. – Проси у бога милости.

– Пошел ты… – огрызнулся Сусанин, однако из машины вылез и, глянув вверх, собрался отпустить еще одну глумливую шутку, но в последний момент осекся и пробормотал примирительно: – Ну ладно, виноват… признаюсь. Разрази меня гром за те слова. Но только одного меня… Зачем посторонних людей пугать?

Неласковое, на глазах перерождающееся небо отнеслось к его словам столь же равнодушно, как и к стрекотанию странного насекомого. Живой свет, еще державшийся и зените, погас, и сызмальства привычный бездонный простор превратился в глухой серый ковер, по поверхности которого время от времени пробегали какие-то тени. Тягостная тишина стояла вокруг, только в какой-то дальней деревне выли собаки.

Скрунда пощелкал ключом зажигания, снял с рычагов и поднес к уху трубку радиостанции.

– Все! – выдохнул он со зловещим удовлетворением. – Конец. Отпели донские соловьи.

– Да брось ты! – Сусанин все еще хорохорился. – Обыкновенное солнечное затмение. Вызови диспетчера. Он тебе подтвердит.

– Никто уже ничего не подтвердит, – на лицо Скрунды легла печать отрешенности, даже покоя, как бывает с человеком, долгое время пребывавшим в неведении относительно своей неизлечимой болезни и наконец-то узнавшим правду. – Припрыгали… Сон у меня вещий был недавно. Переполнилась чаша божьего терпения. Остались мы одни против дьявола… Нагие и босые, с пустыми руками. Отвернулись от нас домашние звери, и заглохли могучие машины…

– А ты мистик, однако, – Сусанин поднял капот машины и принялся копаться в моторе. – Аккумулятор сдох, вот и все дела…

– На аккумулятор нечего пенять, – равнодушно ответил Скрунда. – Новый он. Забыл, как месяц назад вместе с тобой его ставили?

– Ну тогда ничего не пойму… – Сусанин закурил. – Что делать будем?

– В город пойдем. С внуками проститься хочу. Не в твоей же компании помирать.

– Ты что, и в самом деле считаешь, что я во всем виноват?

– Сказано: чаша терпения переполнилась. Вот твое богохульство последней каплей и оказалось… А если не ты, так кто-нибудь другой беду накликал бы. Минутой раньше, минутой позже…

Верка, почему-то ни на йоту не усомнившаяся в словах водителя, неуверенно произнесла:

– Но ведь нельзя же так… Всех сразу… Обещали, что сначала суд будет.

– Это две тысячи лет назад обещали, когда еще жила надежда на исправление рода людского. А нынче поздно… Теперь нас всех могила исправит.

Не взяв с собой даже куртки, он вылез из машины и, не оборачиваясь, зашагал к городу – неторопливо и обреченно, словно на казнь. Сусанин, наоборот, прихватил все более или менее ценное – фельдшерский чемодан, аптечку и даже кислородную подушку.