Мишкина каша

Мы можем посмеяться над ничем не прикрытой глупостью и над глупостью, прикрывающейся умом; можем посмеяться над самой непосредственной трусостью и над трусостью, усиливающейся казаться храброй, потому что эти явления сами по себе внушают нам чувство комического. Однако мы не станем смеяться над подлостью, вероломством, коварством, предательством и другими безобразными явлениями, какими прекрасными они ни усиливались бы казаться нам. Если их усилия окажутся успешными, мы не засмеёмся, так как примем их за нечто прекрасное, если же их усилия окажутся безуспешными, мы не засмеёмся, так как убедимся в их безобразности.

Если безобразное, то есть всё злое, коварное, вероломное, подлое, не может само по себе вызывать смех, то, маскируясь под что-то хорошее, положительное, усиливаясь казаться прекрасным, оно становится ещё злее, коварнее, вероломнее, лживее и подлее, то есть становится ещё более безобразным, ещё менее способным вызывать смех. Если так, то с формулой: «Безобразное становится комическим, когда усиливается казаться прекрасным» — согласиться нельзя. Безобразное не может стать комическим оттого, что усиливается казаться прекрасным; от этого оно становится ещё более безобразным.

Попытка Чернышевского объяснить комическое безобразным, усиливающимся казаться прекрасным, возможно, связана с мыслью соединить взгляд Аристотеля, рассматривавшего комическое как часть безобразного со взглядом Гегеля и других философов-идеалистов, рассматривавших комическое как перевес образа над идеей, то есть как нечто, предстающее перед нами не в том виде, как оно есть на самом деле, усиливающееся казаться лучше, чем оно есть по своей идее, по своему внутреннему содержанию. Таким образом, из одной неверной формулы: «Комическое есть перевес образа над идеей» — возникла другая: «Комическое — это безобразное, усиливающееся казаться прекрасным».

На самом деле комическое — это не то безобразное, которое выдаёт себя за прекрасное (не та часть безобразных явлений, которые мы ошибочно принимаем за прекрасные). Комическое — это то безобразное (та часть, та степень его), которое не внушает нам чувства жалости, сострадания, отвращения, негодования, гневного осуждения, несовместимого с состоянием добродушия и весёлости, а внушает чувство лёгкого осуждения, неодобрения, способного, как мы видели, трансформироваться в нашем сознании в эмоцию радости, проявляющуюся в смехе.

Мы очень любим смеяться над другими людьми, но ужасно не любим, когда смеются над нами. Поэтому мы постоянно стараемся скрывать свои недостатки, свои смешные стороны (только в тех случаях, безусловно, когда догадываемся о них). Никакой скуповатый человек не признается в своей скупости. Трус всегда старается скрыть, замаскировать свою трусость. Комическое, таким образом, обнаруживается часто под чем-то, что кажется нам чем-то более достойным, респектабельным. Возможно, именно эта сторона дела и привела к мысли, что комическое заключается в желании казаться лучше, в несоответствии притязаний и возможностей, или, говоря в общем, в несоответствии идеи и образа.

Стремление выдавать себя за нечто лучшее, обнаруживаемое в некоторых явлениях, несоответствие идеи и образа — это часто лишь форма, в которой комическое явление иногда протекает в жизни, но не его содержание. Поэтому определение комического как несоответствия идеи и образа отражает лишь внешнюю, поверхностную, формальную сторону некоторых комических явлений, ничего не говоря о сущности комического, о его содержании.

Подобно тому как Чернышевский, оспорив идеалистическое понимание прекрасного и возвышенного, определил, что прекрасное это не «соответствие образа и идеи», а «прекрасное есть жизнь», возвышенное же не «перевес идеи над образом», а «возвышенное есть то, что гораздо больше всего, с чем сравнивается нами», подобно этому мы можем определить, что комическое это не «перевес образа над идеей», а комическое есть то, что вызывает наше общее осуждение (общественное осуждение), сопровождающееся чувством радости, проявляющемся в улыбке и смехе.

14. Почему мы смеёмся над животными, над неодушевлёнными предметами?