– Уговор есть уговор, а величайшее достояние человека – его слово, но, может, что-нибудь придумаем. Ананси, дорогая моя, как тебе кажется, может, распеленаем эту китаянку? Она будь здоров как сделки проворачивает.
Ананси глянула на окровавленный кокон, словно видела его впервые.
– О господи, какая жалость. У меня крышу сносит, когда я обличия меняю.
– Незачем извиняться, моя арахнида, – сказал Сид.
Ананси с Сидом принялись развертывать все еще дышавшую Мэй Вонг. Когда расчистили ей рот, Мэй одарила Ананси заслуженным проклятьем:
– Вот же сука ты, сука.
– Слыхал, Кон? – обнадеженно выкрикнула Эмер. – Может, что-нибудь придумаем. Все вместе.
– Нет, – мрачно отозвался Кон. – Никаких больше сделок. Никаких коротких путей, никаких полумер, никакого вранья.
Сид застонал:
– О Иисусе Христе, романтик. – А затем извлек телефон, чтобы записать происходящее.
– Эмер! – выкрикнул Кон и вперил взгляд в нее. Взгляды их встретились. Кон объявил: – Я иду за тобой.
Поезд пер вперед, и Эмер смотрела, как Кон делает еще один шаг к ней – спокойно, как человек, входящий в парк. Ступни у него оказались на бугристой желтой полосе предупреждения вдоль края платформы.
– Кон! – заорала Эмер. – Нет!
– До скорого! – пообещал Кон, делая еще один шаг к путям и приближавшемуся поезду; не сводя глаз с Эмер, на миг повис в воздухе, словно человек в полете, словно человек свободный.
А затем с мерзким стуком исчез.
И мир почернел.
Часть третья
“Богизабытые”
Эмер закрыла глаза и изо всех сил попыталась отключиться от нервных шумов. Позволила случайным звукам свиться в неопределенную океаническую волну – слуховой прием, подобный тому, как можно расфокусировать взгляд. Чернота и пустота успокаивали. Темнота – ничто, а ничто означает, что бояться нечего, как говорил ее отец. Ничто перед чем-то. Ничто перед чем-то и после чего-то. Ничто было до того, как возникло что-то, и будет ждать, когда что-то кончится. Из ничто в ничто приходим мы и уходим. Эмер вдохнула это.
Ничто казалось ей утешительным. Утешительным настолько, что Эмер открыла глаза.