Мистер Ивнинг

Он откинулся на спину и застонал. Его лицо позеленело, а затем пожелтело, словно вдруг осветилось прожектором.

— Боже правый! — воскликнула мисс Миранда.

— Сейчас полегчает, — сказал Уинстон и, превозмогая боль, ободряюще ей улыбнулся.

— Что мне делать? Что делать? — завопила она.

— Думаю, нам обоим нужен врач, — сказал Уинстон.

— Я не смогу рассказать ему, Уинстон… Мне шестьдесят.

— Теперь-то уж он заерзает, мисс Миранда.

— Ты знаешь Фреда Роджерса? — негромко вскрикнула она.

Уинстон кивнул.

— Но я же никогда у него не преподавала, — вздохнула она и вновь воскликнула: — Боже правый!

— Постарайтесь успокоиться, мисс Миранда.

Сам он казался теперь почти абсолютно спокойным.

— Может, приляжете? У вас кошмарный вид, — сказал он.

— Но мы же в безвыходном положении, Уинстон.

Она всплакнула.

Затем опустила голову на кровать и погладила Уистона по голове.

— Не знаю, сколько людей меня видели, — сказала она.

Уинстону полегчало, и он откинулся на спину. Боль отступила.

Словно по команде, мисс Миранда резко затряслась.

— Прилягте, — сказал Уинстон. — У вас озноб.

Он помог ей забраться под одеяло.

Когда положил ее голову на подушку, учительница вдруг завопила.

— Старайтесь лежать как можно спокойнее, мисс Миранда, — он помог ей укрыться.

Теперь она дрожала всем телом и вскрикивала:

— О боже! На седьмом десятке!

— Вам нужно хорошо выспаться, — уговаривал он.

— Боже правый. Господи!

— Утром врач поставит вас на ноги.

— Я никогда не смогу вернуться к детям в школу.

Уинстон погладил ее ладонь. Тошнота прошла, но в висках пульсировала сильная боль.

— Напомни, как зовут ту женщину из дома напротив? — уточнила мисс Миранда.

— Вы о Берте Уилсон?

Мисс Миранда кивнула.

— Я учила ее в восьмом классе — еще в 1930-м, подумать только!

— Я не хочу об этом думать, мисс Миранда.

— О чем — об этом?

— Ни о чем.

— Не верится, что все это случилось наяву, — призналась она Уинстону.

— Придет врач и поставит нас обоих на ноги.

— Не представляю, как я обращусь к врачу, вернусь в школу, и вообще, — заплакала она.

Мисс Миранда зарыдала, но немного спустя затихла.

— Спите, — сказал он.

Он хотел подняться наверх и лечь в бывшей маминой спальне, но не знал, хватит ли сил туда добраться. В конце концов, заполз обратно под одеяло к мисс Миранде: они лежали бок о бок и что-то бормотали под нос, будто находились в разных комнатах.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Она приподняла голову с подушки.

— Спокойной ночи, любимая, — повторил гораздо тише.

Она взглянула на стену, к которой он обратился с последней фразой. Там висел портрет его матери — именно такой ее и помнила мисс Миранда.

— Боже, — прошептала она. — Боже правый.

БРЭВИС

перев. Д. Волчека

Мойра забрала Брэвиса из ветеранского госпиталя, хотя все говорили ей, что это без толку, а, коли ему сделается хуже, она и будет повинна в его смерти. Поправиться ему все равно не суждено, твердили люди, так что зря она хлопочет. Но Мойра была его бабушкой, не забудьте, так что она взяла Брэвиса в Флемптон, где у нее был хороший участок у самой рощи. Речка под боком и лес вокруг, а город всего в какой-то миле на запад, если по проселочной дороге, а по ней пройтись — одно удовольствие.

Брэвиса на войне совсем изрешетило, так сказали люди в госпитале: то ли пулями, то ли осколками, то ли всем сразу.

Говорил Брэвис редко. Спросишь о чем, а он моргает и на ногти глядит.

Мойра и не догадывалась, как он плох, пока внук не пробыл у нее с неделю, а там и сокрушаться было поздно. Наверняка пришлось ей погоревать, что взяла его из госпиталя, но если и жалела она иной раз, никогда ни с кем чувствами своими не делилась.

Ее двоюродный брат Кит заходил иногда, качал головой, но ничего не говорил и, недолго просидев, удалялся. Родители Брэвиса уже покинули этот свет и так давно, что их успели позабыть. Задолго до войны они умерли. Мойра была бабушкой Брэвиса с материнской стороны. Когда Брэвис был маленький, Мойра его не очень хорошо знала. А теперь не понимала, как с ним обходиться: начать с того, что он не контролировал кишечник и, куда бы ни пошел, брал с собой рулон туалетной бумаги.

После того, как он немного пожил у нее, ему вроде бы стало хуже, но Мойра и слышать не хотела о том, чтобы опять вернуть его в больничную палату.

Почти все время Брэвис тихонько сидел на старинном кресле-качалке и смотрел через дверной проем на рощицу за домом.

У него был на удивление хороший аппетит, так что Мойра много времени тратила на стряпню.

«Если я и ошиблась, — так начала она письмо своей сестре Лили, жившей в десяти милях, — я на попятный не пойду, буду стоять на своем, а люди пусть болтают, что им вздумается». Отчего-то она чувствовала, что закончить письмо не сумеет.

Брэвису нравилось ходить на почту и отправлять ее письма, так что лучше уж написать что-то другим родственникам, а он отнесет казенную открытку на главпочтамт, прихватив рулон туалетной бумаги. Именно эта его привычка, а не то, что случилось потом, и заставила людей судачить. У Мойры не хватало духу сказать Брэвису, чтобы не носил с собой рулон, да и знала она, что без бумаги ему не обойтись.