Мистер Ивнинг

Так они с Мойрой слушали властные звуки, возникающие у него внутри. Бабушка и внук все глубже погружались в молчание, точно сидели перед политическим оратором или проповедником слова Божьего.

Как-то утром, выбираясь из полудремы, Мойра услышала шум у камина. Она позвала Брэвиса, но поняла, что он вряд ли расслышит: гул его крутящихся внутренностей заглушал прочие звуки.

Она вошла в соседнюю комнату и увидела, что Брэвис засунул голову в трубу. Камин был высокий, и Мойре видны были даже рот и часть носа, поскольку стоял Брэвис не очень прямо.

— Брэвис, что стряслось? — она пригнулась, чтобы заглянуть ему в глаза. — Тебе там удобнее, милый мальчик?

Прошло немало времени, прежде чем Брэвис вылез из трубы. Он выглядел счастливее, и это порадовало Мойру. Они пошли на кухню, и она приготовила ему завтрак.

И тут, наконец, поняла, что ей грозит, поняла, что, возможно, сделала ошибку, не послушав опытных медсестер и докторов, проигнорировав советы родни. Она вспомнила, что и ее добрый друг мистер Квис смотрел на нее недоуменно, а может и осуждающе.

Но пересмотреть свое решение Мойра не могла. Она все сильнее чувствовала, что не откажется от Брэвиса. Прислушавшись к своему сердцу, понимала, что никогда еще не любила никого так беззаветно. Казалось, ее собственные внутренности вопиют в унисон с его утробой. И все же решила спросить его еще раз.

Осушая ему лоб, она прижала его голову к своей и произнесла:

— Слушай хорошенько, Брэвис, потому что Мойра хочет все сделать правильно. Не думаешь ли ты, что лучше вернуться в госпиталь? Скажи слово, и я сделаю, как ты хочешь.

Он не ответил, и в тишине она принялась расчесывать его волосы — мокрые, хоть выжимай.

— Скажи слово, Брэвис, и я сделаю, как тебе по вкусу.

Он не ответил, и она облегченно вздохнула, ибо его молчание означало, что возвращаться он не желает.

— Ты ведь не нашел в моих словах намек, что тебе лучше уйти? — обернулась она к нему. — Ради всего святого не думай так, Брэвис. Ты для меня желанней солнышка. Я всем тебе обязана, золотко.

Теперь она знала, что никогда больше не заговорит с ним о возвращении.

Он наверняка отозвался бы, если бы считал, что пришло время снова лечь в больницу.

Теперь по ночам он почти все время стоял в дымоходе, так что вскоре она перетащила свою койку в центр гостиной, чтобы находиться поближе. Было уже совсем невмоготу, но она не могла запретить ему стоять в камине, и в госпиталь не могла положить.

Его болезнь пахла так, что никто их больше не навещал. Мистер Квис и тот подходил лишь к двери веранды, оставлял съестное на столике и удалялся. Кузен Кит не появлялся вообще.

Мойра часто шепталась с мистером Квисом в кладовке.

— Он выложился весь, мистер Квис, а я даю совсем немного в ответ на то, чем он пожертвовал, так-то вот.

Ей стало казаться, что Брэвис поселился у нее по собственной доброй воле, что она не вынуждала его переезжать сюда, на окраину Флемптона, а это он сам написал ей и спросил, нельзя ли к ней перебраться. Она никогда еще не ведала такого счастья, такого покоя, не занималась таким полезным трудом. Мистер Квис, хоть и не заходил в дом проведать Брэвиса, был само понимание. Он слушал. Он разумел, в отличие от кузена Кита, от ее сына и дочери. Мистер Квис не говорил ни слова поперек.

Теперь Брэвис отказывался вылезать из облюбованного дымохода. Он провел там целый день и целую ночь. Мойра понимала, что приближается страшный перелом, и все же не хотела звать врача или сообщать в ветеранский госпиталь. Брэвис пообещал ей остаться до последнего.

Мистер Квис появился, когда ужас был в самом разгаре. Воняло нестерпимо, и он сказал, что останется, как обычно, на веранде, а если она решит, что в этом есть смысл, зайдет помочь.

Брэвис начал царапать и скрести кирпичи, но вместо пыли, выходящей из дымохода, Мойра увидела волну пота, словно прорвало трубу, а следом хлынули настоящие реки крови.

Мойра умоляла Брэвиса вылезти из камина и прилечь на кровать, но звуки его тела тут же стали втрое громче. Даже мистер Квис слышал их на улице.

Порой Мойра выкрикивала имя Брэвиса, но гул механизмов у него внутри заглушал ее слова.

Потом его рот покрылся пеной, падавшей пушистыми хлопьями, точно с дешевого пива на жаре.

Мойра чувствовала, что должна поддерживать тело Брэвиса в трубе, ибо таково его желание.

Мистер Квис кричал с веранды, не надо ли помочь, но она либо не слышала его, а, когда все-таки слышала, была слишком занята и не могла ответить.

Кульминация приближалась, какой бы она ни была; «кончина», думала Мойра, вот подходящее слово. Его страдания достигли предела, и вот она тут, единственная родня, помогает в тяжкий момент. Ни одна медсестра, ни один врач не смогли бы сделать то, что делала она, и эта мысль укрепила ее и утешила.

— Скажи, мой милый мальчик, не должна ли я сделать что-то другое, не то, что я делаю, — вскрикивала Мойра, но звуки в его утробе заглушали ее голос.

Внезапно он высунулся из трубы и указал с диковинной величавостью на рулон туалетной бумаги.