Мистер Кон исследует "русский дух"

Спор "принужден был, по обыкновению, держаться на литературной, эстетической, философской и частью археологической аренах, и притворяться, никого, впрочем, не обманывая, невинным спором двух различных видов одного и того же русского патриотизма, а иногда даже и пустым разногласием двух школьных партий, — свидетельствует в своих воспоминаниях Анненков. — В сущности, дело тут шло об определении догматов для нравственности и для верований общества и о создании политической программы для будущего развития государства"[64].

Если далее внимательнее приглядеться к единому в те годы течению "западников", то можно заметить и другое. Единым оно было только в одном отношении: в признании необходимости уничтожения существовавших в России порядков. Что же касается способов осуществления будущего переворота и его содержания, то здесь уже в то время на первый план выступают глубокие, коренные расхождения.

Профессор Кон, разумеется, не желает обращать внимания на такие "мелочи", как споры в среде "западников" 40-х годов о Робеспьере, "буржуази", социализме, а между тем эти споры объясняют несравненно больше в понимании путей исторического развития России и расстановки ее социальных сил, чем пресловутая дилемма "Восток" или "Запад". "Западники" Белинский и Герцен мечтали о своем 1789 г., "западники" Грановский и Кавелин — о том, как бы его избежать. "Тут нечего объяснять, — писал Белинский о диктатуре якобинцев, — дело ясно, что Р(обеспьер) был не ограниченный человек, не интриган, не злодей, не ритор и что тысячелетнее царство божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов"[65]. И как раз против Робеспьеров и Сен-Жюстов, в защиту "сладеньких и восторженных фраз идеальной и прекраснодушной Жиронды" выступает в это время Грановский. Он пишет Белинскому: "Робеспьер был мелкий дрянной человек, бывший органом и орудием чужой воли… Жиронда выше его… Жиронда определила и указала все вопросы, о которых теперь размышляет Европа"[66]

.

Но речь шла не только о расхождениях в средствах и способах грядущего переворота, речь шла о расхождениях в понимании его содержания. Западный буржуазный мир уже в ту пору выявил свои противоречия, "владычество капитала" уже тогда покрыло позором Европу. Вот почему Белинский и Герцен хотели на развалинах самодержавия строить социализм (их социализм был еще утопическим), а не воспроизводить — по "западному образцу" — царство буржуазного либерализма.

Споры и разногласия в среде западников охватывают к середине 40-х годов буквально все стороны их мировоззрения. Среди "друзей" Белинского раздаются постоянные протесты против "нетерпимости" критика ("нетерпимостью" либералы 40-х годов называли его принципиальность и последовательность в защите своих идей). Расходятся Белинский с Боткиным в оценке философии Конта, Огарев и Герцен с Грановским — по вопросу о материализме. Между последними дело дошло до разрыва: Грановский отказался признать, что "развитие науки, современное состояние ее обязывает нас

к принятию кой-каких истин, независимо от того, хотим мы или нет…" (речь идет об истинах материализма, неверии в бога и бессмертие души)[67]. Налицо непримиримые разногласия между Белинским и Боткиным в отношении к искусству (вспомним различные оценки "Антона Горемыки" Григоровича, теорий немецкого эстета Ретшера, спор о том, помещать ли в "Современнике" монологи Огарева ввиду их "гамлетовского настроения" и т. д.). Недаром Белинский писал своему "другу": "Стало быть, мы с тобою сидим на концах"[68]

. Воевал Белинский в эти годы не только против "фантастической народности" славянофилов и официальных идеологов царизма, но и против "фантастического космополитизма" некоторых либеральных деятелей вроде Майкова, который хотел "разделить народное и человеческое на два совершенно чуждые, даже враждебные одно другому начала"[69].

Но, пожалуй, сильнее всего, глубже всего и всего нагляднее противоречия, разделявшие уже в 40-х годах революционно-демократическую и либеральную тенденции в "западнической", а точнее, антифеодальной, общественной мысли, проявились в связи с переходом Белинского в "Современник" (1846–1847) и в связи с обсуждением знаменитых герценовских "Писем из Avenue Marigny" (1847–1848).

В 1846–1847 гг. осуществилась давняя мечта Белинского — уйти от Краевского и работать в своем журнале, быть полным "хозяином" его направления. Этим журналом и явился "Современник", приобретенный Панаевым и Некрасовым. Встала задача сплотить вокруг редакции всех антикрепостнически настроенных деятелей, а таковыми оставались Грановский, Кавелин, Боткин, Кудрявцев, Анненков и др. Вербовать "сотрудников и соучастников" можно было главным образом из этих людей. Так и поступил Белинский. Но если уйти от Краевского было сравнительно легко, то перетянуть с собой прежних союзников из "западнического" лагеря оказалось делом несравненно более сложным и трудным.