Мистер Кон исследует "русский дух"

Таким образом, с помощью категорий "западник" или "славянофил" нельзя понять даже западничество и славянофильство 40-х годов, когда зародились эти понятия, и, кстати, даже писатели прошлого века прекрасно понимали узость, искусственность, условность этих понятий, невозможность выразить в них суть тогдашней борьбы. "Не очень точны, — свидетельствует тот же Анненков, — были прозвища, взаимно даваемые обеими партиями друг другу в виде эпитетов московской и петербургской или славянофильской и западной… Неточности такого рода неизбежны везде, где спор стоит не на настоящей своей почве и ведется не тем способом, не теми словами и аргументами, каких требует"[74]

.

За столетие, прошедшее с тех пор, эта "настоящая почва" идейной борьбы 40 — 60-х годов давным-давно найдена исторической наукой. Но Кон продолжает, несмотря ни на что, искать в России "московскую" и "петербургскую" партии. Не удивительно, что уже периоду 40-х годов он, в сущности, дает однобокую, искаженную оценку, скрывая факты расхождений в среде западников, замалчивая тенденции к единству либерального западничества и либерального славянофильства. Что касается 50—60-х годов, то Кон сам разрушает свою схему, выделяя в особый разряд представителей "радикальной" России — Чернышевского и его последователей. Когда же сквозь призму коновских "абстракций" рассматриваются более поздние периоды, то теряются последние остатки объективности. Вместо анализа реальных процессов классовой борьбы мы находим в коновских "исследованиях" подборку вырванных из текстов и препарированных высказываний русских деятелей, разделяемых по одному только принципу: "за" Запад или "против" Запада. В едином лагере "западников" оказываются Белинский и кадеты; материалист, социалист Герцен и мистик Соловьев. В едином лагере "славянофилов" фигурируют Тютчев, Победоносцев, Достоевский и… Ленин. Неважно, что Победоносцев отвергал "западный парламентаризм" во имя самодержавия, а большевики — во имя пролетарской демократии. Кону достаточно установить их отрицательное отношение к "Западу", чтобы зачислить в единый лагерь. Писал, например, когда-то Достоевский, что русские должны повернуться к Азии и здесь найти силу и союзников, чтобы выиграть извечную битву с Западом. Кон сопоставляет эти слова с препарированными высказываниями Ленина о пробуждении народов Азии и заключает: "Ленин разделял это убеждение". Считало когда-то III жандармское отделение Николая I, что для "счастья подданных" "оно должно знать, чем живет народ, о чем он думает, о чем говорит, чем занят". Кону вполне достаточно этого факта для следующего глубокомысленного вывода: "Ленин разделял эти убеждения Николая I"! Доказательства? Доказательств никаких, да и могут ли быть они, если вся теория и практика ленинизма отвергает "царистские навыки", полицейскую опеку над народом и утверждает нечто противоположное домыслам Кона. "По нашему представлению, — говорил Ленин, — государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно"[75]

.

Тому, кто интересуется современной Россией, Кон подсовывает столетней давности книгу маркиза де Кюстина о николаевской России. Национальную политику Советской власти Кон "иллюстрирует" примерами завоевательных походов царизма, организационные принципы и тактику большевистской партии — ссылками на "Бесы" Достоевского, принципы внешней политики СССР — высказываниями Тютчева о невозможности соглашений "Востока и Запада". И все изыскания Кона венчаются следующей, заимствованной у веховца Н. Бердяева, исторической параллелью: Москва — столица России и в прошлом и в настоящем; Советское правительство находится "за теми же самыми священными стенами Кремля"; наконец, если раньше говорили о Москве — "III Риме", то именно в Москве был основан III Интернационал. Как же не быть-де исторической преемственности между двумя московскими эпохами?[76]

Смешение воедино противоположных социальных движений и противопоставление движений родственных, отказ от анализа тех изменений, которые вносило в национальные традиции различных стран развитие классовой борьбы, — к этому сводится вся методологическая премудрость исследований Кона, независимо от того, говорит ли он о "восточном" или "западном" национализме, истории России или какой-либо другой страны. Бессодержательность и субъективизм идеалистического определения национализма позволяют ему производить над историей любые манипуляции.

Кон о русском "экстремизме". По стопам III отделения