MISTERIUM CONIUNCTIONIS

196 Именно это и описано в нашем тексте: вору противопоставляется крылатый юноша, который представляет другой аспект или персонифицирует "истинную серу", дух внутренней истины, который мерит человека не по его отношениям с массой, но по его отношению к тайне психе. Этот крылатый юноша (духовный Меркурий) явно осознает свою слабость и "содрогаясь" убегает от неочищенной серы. Опасность, которой подвергается внутренний человек, прямо пропорциональна мощи человека внешнего. Иногда, его спасает только его невидимость. Он настолько мал, что никто бы о нем и не вспомнил, если бы он не был sine qua поп внутреннего мира и счастья345. В конце концов, не "восьмидесятимиллионная нация" и не государство ощущают спокойствие и счастье, а индивид. Никто и никогда не сможет опровергнуть той простой формулы, что даже миллион нулей в сумме ни за что не даст единицы, и даже самая громкая речь никогда не сможет отменить простой психологический факт — чем больше масса, тем ничтожнее личность.

197 Стеснительный и нежный юноша обозначает все, что есть в психе крылатого или все, что хотело бы расправить крылья. Но он умирает от яда организующего мышления и массовой статистики; индивид заражается безумием, которое, рано или поздно, охватывает любую массу — характерной для леммингов "жаждой смерти". В области политики имя этому безумию — "война".

Et licet Aqua centralis sit hujus………… И хотя центральная Вода и яв-

Sponsa, tamen Amor em suum………… ляется его Невестой, он все же

erga illam ardentissimum поп………….. не решается выказать ей свою

audet exerere, ob latronis insi-…………. самую горячую любовь, потому

dias, cujus technae sunt vere ine-……… что вор расставил капканы и

vitabiles…………………………......……………козней его не избежать.

198 Крылатый юноша ставит перед собой цель более высокую, чем достижение коллективных идеалов, которые являются ничем иным, как временной заменой истинных идеалов и всего лишь основой существования. Поскольку они на самом деле являются основой, то никто не будет отрицать их значения, но по большому счету коллективные идеалы не дают той широты жизни, какая нужна человеку. Если его душа мертва, то ничто не сможет спасти его от отупления. Огромной силе и свирепости коллективного сознания он может противопоставить только загадку своей живой души.

199 Это и есть та извечная борьба противоположностей, как бы они не назывались, которая имеет место в каждой человеческой жизни. Что касается нашего текста, то в нем речь явно идет о борьбе духа добра с духом зла, описанной на языке алхимии, подобно тому, как в наше время мы описываем ее языком противоборствующих идеологий. Этот текст близок к мистическому языку эпохи барокко — языку Якоба Бёме (1575-1624), Абрахама Франкенбергского (1593-1652) и Ангелуса Силезиуса (1624-1677).

200 Мы узнаем, что крылатый юноша является женихом "центральной Воды". Это — родник души или источник мудрости346, из которого бьет ключом внутренняя жизнь. Нимфой ручья, в конечном итоге, является Луна, мать-возлюбленная, из чего следует, что крылатый юноша — это Солнце, films solis, lapis, aurum philosophicum, lumen luminum, medicina catholica, una salus, и т. д. Он — это самый лучший, самый возвышенный, самый драгоценный inpotentia. Но реальным он станет только в том случае, если сможет соединиться с Луной, "матерью смертных тел". Если же нет, то ему грозит судьба puer aeternus* из "Фауста", который трижды взмывает вверх дымом347

. Значит, адепт должен внимательно следить за тем, чтобы герметический сосуд был всегда хорошо запечатан и то, что находится в нем, не могло улететь прочь. Содержимое "закрепляется на месте" с помощью тайны coniunctio, в котором соединяются полярные противоположнос-

* Вечный ребенок (лат.) — Прим. ред.

ти, ночь сочетается браком с днем, и "двое станут одним, и внешнее станет как внутреннее, и мужчина соединится с женщиной, и это не будет ни мужчиной, ни женщиной"348. Это приписанное в начале второго века нашей эры Иисусу изречение на самом деле является образцом алхимического единения противоположностей. Это, несомненно, эсхатологическая проблема, но если отбросить довольно витиеватый язык того времени, то это изречение не может быть признанно невразумительным, поскольку доказательства его верности мы находим повсеместно — от "дао" Лао-Цзы до coincidentia oppositorum Николая Кузанского. Та же самая идея проникла в христианство в форме апокалиптического брака Агнца (Откр. 22:9ff) и редко приходится сталкиваться с высотами религиозного чувства, на которых не присутствовал бы этот вечный образ царственного брака.