Мистификация

— Я улыбаюсь.

— Ты врешь, а не улыбаешься, а я уже дома.

Бросила машину у ворот кладбища, глядя на выстроившиеся в ряд автомобили под стеной проливного дождя. Все с цветами, в черной одежде. Ни одного журналиста. Толпой вокруг закрытого гроба выстроились. Я на лица их смотрю, и меня тошнит все сильнее и сильнее, потому что я вижу в первом ряду отца и Саида. Они на гроб смотрят, а у меня внутри все переворачивается. Обрывается, сплетается в кровавый сгусток отвращения и дикого протеста, от которого кажется, что не дождь на кожу капает, а серная кислота. Только Ахмед мог цинично прийти на похороны того, кого убил, чтобы с издевательским триумфом смотреть на собственную победу.

Как он смел? Как смел прийти и осквернить… как смел? Ненавижу тварь. Ненавижу мразь. Он радугу мою убил, он меня живьем похоронил, он кожу с меня живьем содрал и… и пришел… посмел прийти. Пальцы пистолет сжали под свитером. Невыносимое желание убивать. Оно сильнее всего в этот момент. Я хочу, чтобы он боль почувствовал, чтоб корился в агонии, чтобы понял, как я его ненавижу. Осознал, что нет у него дочери. Что я его враг. Я не прощу ему ни маму, ни Андрея никогда.

Меня шатает из стороны в сторону, и я смотрю, как медленно берут гроб на плечи мужчины и несут вглубь кладбища, вся процессия двигается куда-то вперед по мокрому асфальту, следом батюшка идет, молитву читает. И я иду следом за ними, как будто пьяная, но меня никто не видит, да и я не вижу никого. Никого, кроме отца с черным зонтом и букетом роз в руках, и сталь печет мне ладонь вместе с обжигающей ненавистью. От боли дышу сквозь стиснутые зубы, и мне кажется, что дышать я не могу. Яд вдыхаю. Легкие от него болят. Это он… вот этот человек с такой же фамилией, как у меня, отравил мой воздух.

Они возле вырытой могилы остановились, а я от боли уже ничего не слышу, даже дождь у меня в ушах стих. Там только музыка наша с Андреем играет. Где-то вторым кадром посреди могил и крестов мы с Андреем танцуем под нее, а сквозь нас просвечивает эти черные силуэты и венки… так много венков. Сквозь нас отец просвечивает, смотрит на гроб, и я слышу сквозь играющую музыку голоса людей снова, вперемешку с шумом дождя. Они раздражают и заглушают мелодию. Мне хочется закричать, чтобы они заткнулись, но я, оказывается, не умею разговаривать или у меня нет голоса именно в эту секунду.

— Почему гроб закрыт? — спицами прямо в мозги через барабанные перепонки уродливо пошлым вопросом.

— Так ему всю голову разворотило. Мозги и осколки черепа асфальт забрызгали и стеклянные двери.

Тошнота захлестнула все теми же шипованными струнами горло.

— Заткнитесь. Не говорите о нем так. Все заткнитесь. Я сама не поняла, что закричала это вслух и не поняла, что сжимаю в вытянутых руках пистолет, направив его на отца. — А ты? Что ты здесь делаешь? Убийца. Ну давай, скажи всем, что это ты его убил.

Глаза отца расширились, а люди шарахнулись в стороны. — Пришел отпраздновать? Да? Повеселиться и сплясать на его костях?

— Лекса. Опусти пистолет, — голос Саида прорывается откуда-то со стороны сквозь шум. Он говорит по — чеченски, как и я сама.

Отец молчит, он расширенными глазами смотрит на оружие в моей дрожащей мокрой руке, а потом на мое лицо, и я вижу, как кривится его рот от полученного удара. Не ожидал? Да, я хочу тебя убить и убью.

— Свадьба, говоришь? На хрен свадьбу твою. Никакой свадьбы не будет.

Швырнула кольцо в грязь.

— Ты что делаешь, идиотка? Пистолет убери, пока не поздно, — Сначала пристрелю тебя. Ты даже не представляешь, КАК я тебя ненавижу, как о смерти твоей мечтаю. За то, что маму убил, жизнь мою разрушил. Будь ты проклят.

— Закрой рот, Лекса, — шипит, а я в него целюсь, и меня трясет всю.

— Хватит мне рот закрывать. Что такое? Они все услышат? Услышат, какая ты мразь? Так они и так знают, все эти лицемеры, кому ботинки лижут. Думаешь, они не проклинают тебя? Зря. Все эти твари ненавидят тебя и ждут твоей смерти, и знаешь, они правы. Я тоже жду твоей смерти.

— Молчи, дрянь.

— Не буду молчать. Ненавижу тебя. Это ты его убил. Ты. Ты убил его.

Знаешь, перед тем, как я пристрелю тебя, ты должен узнать — не выйду за Исхана. Я от Андрея ребенка жду, ясно? И никто его у меня не отберет. Никто, даже ты.

— Ах ты ж сука-а-а-а.

Метнулся ко мне, а я на спусковой крючок нажала, и отец странно дернулся, упал сразу же на колени. Взгляд на свою грудь перевел и на пистолет в моих руках.

Люди закричали, а я оружие на них направила обезумевшая, дрожащая, как в лихорадке, а потом швырнула пистолет и побежала. Сама не знаю, куда. Подальше оттуда. Куда глаза глядят, туда, где боль стихнет. Когда меня кто-то схватил, я закричала, но мне рот закрыли и впечатали в покосившееся здание сарая.

— Тише. Тише ты. Не ори.

Башира… такая же мокрая насквозь, как и я, в хиджабе и плаще поверх него в глаза мне смотрит.

— Тихо. Надень и за мной иди… если жить хочешь.