Митрополит Филипп

Если представить себе, как молодой Колычев мог воспринять слова, услышанные в храме, во время богослужения, станет ясна тревога, ожегшая ему сердце. Как совместить в одной душе два идеала: ценности дерзновенного иночества, взыскующего сокровищ небесных, и потуги служилой аристократии, пытающейся в годы нестроения приобрести от близости ко двору блага земные — земельку, чины, влияние на дела? Русская знать была очень хороша на своем месте: она умела воевать и управляться со страной, она была сильна и воинственна, рождала людей, обладавших государственным умом. Но, утратив понимание своего места, выскользнув из уздечки, накинутой на нее всадником-государем, она бесилась, пытаясь обогатиться не службой, а одним только самовольством. Естественно, ослабление идеала честной службы производило на Федора Степановича тяжелое впечатление. Будущие его деяния покажут: по характеру своему он был прям и не терпел искажений истины. Трудно же ему приходилось с этой прямотой в мутные годы интриг и свар! Натура более гибкая нашла бы возможность компромисса, договорилась бы как-нибудь с собственной душой. Но на будущего митрополита глядели лики святых, немо укоряя: «Отчего ты служишь мамоне? Служи Христу!» И этому укору он хотел бы подчиниться, ибо так выходило честнее.

Богомольный человек, с юности книжный, влюбленный в слово духовное, Федор Колычев предрасположен был к иночеству. Раздвоение между службой и мечтами о рясе, как видно, давно тяготило его. Не хватало только явного знака. Ударившись духом о евангельские слова про служение «двум господам», он и воспринял их как сигнал, поданный свыше.

Так свершился его выбор.

Ранняя часть биографии святого Филиппа напоминает молодость отца русского монашества, преподобного Феодосия Печерского. Оба происходили из «военно-служилого» сословия. Оба вопреки родовому предназначению с юных лет испытывали тягу к монашеской жизни. Оба в конечном итоге вступили на эту дорогу и стали величайшими учителями русского иночества. Разница только в том, что уходу Феодосия в монастырь очень противилась семья, поэтому он «прорывался» к ношению рясы с невероятным напряжением. Федору Колычеву этот поворот дался легче: он постригся в том возрасте, когда сам имел право решать, как ему распорядиться собственной судьбой.

Хотя и у него могли быть опасения относительно позиции семьи…

Первенец боярского рода покинул палаты, оставил изысканные яства и дорогие одеяния, бросил меч, расстался с конем. Его влекли рассказы о славной обители, стоящей посреди моря, дарующей возможность суровой жизни и благого уединения. Он устремился к ней, в полночные края. Там, у дальних пределов Руси, ждали его простая изба, да хлеб, да рыба, да вода, да грубая (а то еще и «многошвейная», то бишь лоскутная) ряса, да тяжкий крест иночества.

Да еще те же лики, взирающие с икон… одобрительно.

* * *

Остается констатировать: если история рода Колычевых в общем и целом «прозрачна», то первая половина жизни Федора Степановича Колычева совершенно темна. Какой ее эпизод ни возьми, то все получается одинаковым образом: «С одной стороны нельзя не предположить, с другой — недостаточно фактов, чтобы подтвердить». Юным годам будущего митрополита невозможно дать полноценное биографическое описание. От них осталась лишь тень, ничтожное количество точно известных обстоятельств тонет в океане гипотез. Первые три десятилетия в судьбе Федора Степановича представляют собой один большой призрак.

Где только можно было сквозь зыбкую призрачность, сквозь туман неведения увидеть черты реальной личности, там это и сделано. Возможно, грядущие поколения историков отыщут в архивах доселе не известные бумаги XVI века и рассеют мглу, скрывающую молодые годы митрополита Филиппа.

Глава вторая

МОНАХ

Во второй половине 1530-х годов Федор Степанович Колычев превратился в инока Филиппа, на всю жизнь связав себя с монашеским бытом.

Житие говорит о том, что он пустился в путь на север, заранее поставив себе целью добраться до Соловецкого монастыря. Зная о монашеских подвигах Зосимы и Савватия Соловецких, он имел представление и о жизни основанной ими обители, «…еже бе во удалении от людей в северной стране, край вселенныя, во окиянстей пучине». Ему было известно о том, что на благословенные острова в Белом море «…многие… с верою притекают на исправление своим единородным и безсмертным душам не токмо иноки, но и мирские людие».

Итак, молодой Колычев решил постричься в одной из самых дальних обителей, притом жившей в исключительно трудных условиях. Между тем из троих основателей Соловецкого монастыря двое — святые Савватий и Зосима — будут канонизированы лишь в 1547 году, а третий, святой Герман, — только в XVII столетии. Великую славу обитель получит в будущем, как раз в ту пору, когда ее игуменом станет человек, пока бредущий бесконечными дорогами на север…