Мю Цефея. Шторм и штиль

Голоса. Шаги. Женя оторвался от мониторов. Карта на одном из них по-прежнему была синей. Ледяные стрелки поползли по закрытой двери. Удар. Дверь распахнулась и, кажется, отлетела в сторону. Позвякивая, в комнату вплыл обледенелый поднос с чаем. Его несла тетя Света. Мутные глаза смотрели прямо на Сашу. Уголки губ заиндевели, с ресниц сыпался снег. Руки белые. За ней отец Андрей. При полном параде. За ним все остальные, чьих имен Саша не успела запомнить. Все белые, обледеневшие, медлительные, молчаливые. И все — прямиком к Саше. Та вскочила, схватила со стола свечу, отбежала к окну. В этот момент с шипением погас камин. Как только ледяные ноги касались пола, граница льда разрасталась.

Женя, опрокинув стол, чтобы загородить замороженным людям путь, бросился к девушке, закрыл ее собой.

— Это шестая? Шестая? — спрашивала Саша, прикрывая рукой пламя свечи.

— Да, — ответил Женя, не оборачиваясь.

Замороженные шли вперед. Нерешительно остановились перед столом.

— Саша, думай, — велел Женя. — Думай, вспоминай все, что и кого любила, думай о хорошем.

Он раскрыл руки, закрывая девушку, а та лихорадочно перебирала в голове все, что ей подсказывал на занятиях психолог. Цветы. Котята. Море. Все это не имеет смысла. Семья. Яблоко-сосулька. Нет. Мечты и планы. Уехать с Женей. Досье. Нет. Фильмы, музыка, книги. Ищи хорошее, во всем есть хоть что-то хорошее, сказала бы Полианна. Тетя Света с подносом в руках. Сквозь иней просвечивают розовые розочки. Нарядный сервиз, а тарелка с гречкой была совсем простой. Бутерброды, о которых Саша не просила. Замороженные люди додумались, как обойти стол. Распахнутые руки Жени закрыли от девушки поднос.

Женя заботился о ней. Защищал ее. Последний человек на этом куске земли жертвовал собой, заботясь о ней. И тетя Света заботилась о ней, выбрала красивый сервиз, приготовила бутерброды. И отец Андрей. Баночка с елеем все еще в его руке. И все эти страшные замороженные люди оказались здесь, только чтобы заботиться о ней. Она, Саша, всем обязана им, тем, которые крутились вокруг нее, пока она воспринимала это как должное, как дань ее способностям. Да, они обязаны были доставить ее сюда, установить мониторы и прочее, но никто не обязан был делать для нее бутерброды, которых она даже не просила! Чувство благодарности всем, кто был в этой комнате, и тем, кого она знала раньше, всем абсолютно, вплоть до приветливых продавщиц и нянечек в детском саду, тем, кто когда-либо что-либо делал для нее, беспокоился за нее, думал о ней, согрело ее сердце. Словно волна тепла прошла по комнате, пропали ледяные стрелки на потолке и стенах, замороженных людей вынесло, словно ветром. Свеча горела ярко. Но индикатор был красный.

Женя бросился к мониторам. Они, как ни странно, все еще работали. Но на абсолютно черной карте было всего одно белое пятнышко.

— Ты просто чудо. — Женя обнял ее и расцеловал. — Ты все еще белая. Единственная во всем мире — и даже не серая. Катаклизм накрыл нас, но ты все еще борешься. Ты одна.

— Я осталась одна, — прошептала Саша. — Но почему карта черная? Это же была шестая волна. Почему ничего не тает?

— Окончательный прогноз, ага, сейчас глянем. — Женя достал из принтера листок. Тот обледенел, но теперь таял от тепла Сашиной благодарности. С него капало. — Еще одна волна, — сказал Женя, посмотрев листок. — Последняя. Точно последняя. Весь мир покрыт льдом, кроме этой комнаты, но Катаклизма хватит всего на одну волну. Все плохие мысли этого мира победили твои счастливые. Надо еще немного. У тебя осталось еще немного радости, любая хорошая мысль, вроде той, которой ты только что растопила лед?

— Еще одна волна, — прошептала Саша. Она пыталась вспомнить то чувство благодарности, которое только что переполняло ее, но теперь и эта мысль словно была заморожена. Как и все предыдущие. Подумаешь, бутерброды и чайник в цветочек. Не имеет никакого значения. — Мне больше нечему радоваться, — призналась девушка. — Катаклизм словно с каждой волной замораживает часть меня. Все радости, что я могла представить себе, уже не радуют. Я ничего не чувствую.

— А помнишь, я обещал поговорить, когда все кончится? — спросил Женя, заглядывая Саше в глаза. — Сейчас нет на это времени, Катаклизм собирает остатки негатива, но мы точно поговорим, я докажу тебе, что это задание было моим выбором. Что я действительно люблю тебя.

Он поцеловал Сашу, обдавая теплым дыханием ее замерзшие щеки. От него пахло молоком и медом, губы нежные и настойчивые, от них, словно круги по воде, расходилась дрожь по всему ее телу. Но девушка даже не пошевелилась. Та радость, что отвечала за любовь в ее сердце, тоже была заморожена.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Ничего. Даже обиды. И это неважно, на самом деле. Все это не имеет никакого смысла. Зачем мы мучаемся?

Женя опустил ресницы. В это время в коридоре снова послышались шаги. Как бы далеко ни улетели замороженные люди, они возвращались. Дорожки из инея медленно ползли к порогу.

— Саша, последняя волна. Я знаю, ты сильнее Катаклизма. Скоро все закончится.