Младший брат

— Его позавчера расстреляли в Набоковском лесу, — сказал Андрей. — Его и Колю Звонарева.

— Ты откуда знаешь?—насторожился Горбунов.

— Так я же и написал этот роман, товарищ полковник.

— Не врешь?—восхитился тот.—Господи! Здорово-то как! Ты сам не понимаешь. Кабанов, как ты мне помог, по гроб жизни не забуду! Всем отделом бьемся, никак автора не найдем, а он сам признается! Слушай, лично попрошу начальство, чтобы тебе за явку с повинной годика два скостили, слово советского офицера! И позволь уж, пока суд да дело, облобызать тебя по-дружески как замечательного автора! Зачитывались! Хохоту было в отделе—не поверишь! Я младшему сержанту собственноручно коробку конфет немецких презентовал, чтобы для меня лишнюю копию сделала. И не обижайся ты на нас — будь роман плохим, никто б тебя и пальцем не тронул!

Потянувшись через стол, он и в самом деле смачно расцеловал упирающегося Андрея в обе щеки. Одновременно с этим дверь избушки приоткрылась и внутрь заглянула какая-то бритая голова в армейской пилотке. «Потом, потом!» — зашипел Горбунов, и голова исчезла. А Марк украдкой распрямил затекшие ноги—табурет ему попался на редкость неудобный.

— А тебе не жалко его, Клэр?—снова раздался голос Андрея.

— Ночи напролет плакала я от разлуки с ним, — отвечала она тихо, — перечитывала его письма и разглядывала ту фотографию, где он сидит на самаркандской скамейке со своими драконами. Конечно, сердце у меня разрывается от жалости. Он родился в таком жутком государстве, а родину все-таки любил. Всю жизнь стремился к счастью и теперь сам не может понять, отчего потерпел поражение.

— Он не захотел со мной в Америку, — сказал Костя, — да его бы и не пустили.

— А если б пустили, какое его ожидало бы разочарование! — усмехнулся профессор.—Он же был уверен в глубине души, что за границей, на свободе—все беззаботны и счастливы. Да и немудрено—иностранцев-то он видел только во время отпуска, в гостях.

— Ни методы нашей не понимал,— сочувственно сказал Струйский,—ни в целях наших не сек. Какие шансы упустил, чудила грешная!

— Ежедневно, если не ежеминутно, ему приходилось кривить душой, чтобы заработать на кусок хлеба с маслом.

— Он не верил в Бога и пренебрегал Его утешением. Гордыня его была воистину непомерной, но сам он страдал от этого больше всех.

— Он терпеть не мог убивать кошек, а сколько раз приходилось ему по разнарядке райкома заниматься забоем и обдиркой!

— Ох, граждане, товарищи вы мои!—засмеялся Иван.—Он у вас прямо святой какой-то выходит! Среда его, видите ли, заела, агнца Божьего! И вы все о своем Боге!—упрекнул он Евгения Петровича.—И вы, Марья Федотовна, тоже придумали — кошек ему, видите ли, свежевать не по чину, подумаешь, цаца! Чем он лучше других? Хотя,—он помедлил,— мне чем-то по душе ваша всеобщая сердобольность. В самом деле, ведь не звери же мы, не леопарды какие-нибудь. Хотите что-то добавить, Феликс? Милости прошу!

— Мне идея ваша очень нравилась, — начал Феликс, почесывая бороду.—Коммунизм, в смысле. Все счастливы, за исключением выродков. Общий порыв. Вся плесень в человеческой душе истребляется, и на смену ей приходит объединенное движение к благородной цели. Вот вы, простые советские люди, вы знаете, как омерзителен буржуазный строй со всей его свободой и материальным изобилием?

— Знаем!

— Как не знать!

— Инфляция и безработица! — протрубил полковник Горбунов.

— Ну, это вы бросьте! Со всей инфляцией и безработицей у нас все равно такая жизнь, какая вам и не снилась. То бишь,—поправился он,— бедность, конечно, тоже есть...

— Лично наблюдал стариков на Сорок второй улице, вынимавших из мусорных ящиков окурки,—вставил Розенкранц,—о Гарлеме и не говорю.

— ...но она просто поживописней, ваша пострашнее будет. Дело не в ней, а в бесцельности и пошлости нашей жизни. Вот мы и ищем выход. А у вас, друзья мои, жизнь еще пошлее, еще отвратительней. А в Албании просто концлагерь во всю страну. И чего же, спрашивается, делать прикажете? Я вам расскажу,—оживился он,—мы в августе прошлого года объявили двух пленных заложниками за наших ребят. Слышим по радио— отклонили апелляцию, приговор приведен в исполнение. Что ж, спозаранок идем в палатку к пленным, снимаем с них наручники, ноги связываем да и ведем к реке. Знаете, у нас в джунглях никаких таких страстей с копанием могил перед расстрелом не нужно,—пояснил он,—там пираньи. По дороге один из них, Хосе, мне и говорит...