Младший брат

— Ну, давай собираться. Двенадцать километров не шутка. Вскоре они уже неторопливо шагали по горной дороге, грунтовой, но вполне приличной, разве что иногда малость крутоватой. Щадя товарища, Марк замедлял шаг на подъемах, иной раз они присаживались на обочину или, скинув рюкзаки, забирались в колючую чащобу за каштанами и орехами.

— Слушай, Иван.— Марк освободил очередной каштан от сухой шипастой шкурки.—Скажи-ка мне одну вещь напоследок. Ты кого-нибудь в жизни любил?

— Изволь, — отозвался Иван, — жену свою первую Тамарку любил отчаянно. Какие штуки она в постели выделывала — конец света. Жаль, глупа была, как пробка.

— Серьезно.

— Коньяк люблю, но это тебе известно. Анашу не очень, кокаин бы любил, если б не похмелье. Опасность люблю, даром что с ГБ так обосрался. Даст Бог, вернусь в Россию разведчиком, коли это племя еще не вымерло. Потом, если уж серьезно...

Из-за поворота дороги послышался надсадный шум мотора, и через несколько секунд возле них остановилась зеленая полуторка. Припекало солнце, в кустах посвистывали невидимые птицы. В просвете между горами, словно на открытке, сквозило море с дымящим пароходом. Проверив у друзей документы и выслушав объяснения Ивана, улыбчивый лейтенантик предложил подбросить ученых физиков из Москвы, и они в два счета докатили до заставы, где об их лекциях уже получили телефонограмму из батумского отделения всесоюзного общества «Знание».

Эпилог

— Ну же, Рекс, ну!—почти жалобно прошептал ефрейтор Романенко. — Что с тобой сегодня, псина?

С самого развода беспокоилась его красавица-овчарка. Скулила, подрагивала, повизгивала, даже наверняка бы разлаялась, если б не намордник. В такую моросящую осеннюю погоду собаки, как и их хозяева, бывают подвержены беспричинной тоске.

— Заболела, наверно, — тем же шепотом предположил со своей верхотуры Скворцов.

— С чего бы?

Притихший пес снова пристроился у сапог ефрейтора, дежурившего со Скворцовым в секрете. Пограничники скучали: охраняемая тропа по старой памяти звалась турецкой, но уж лет десять как не пробирался по ней ни один вшивый контрабандист, о шпионах и говорить нечего. Пете секрет был в новинку, и он, даром что не раз до того патрулировал границу, поначалу заметно волновался.

Невдалеке от их поста... собственно, какой там пост? Дощатый, весьма некомфортабельный помост на развилке столетнего вяза — для Пети да кружок примятой сырой травы под деревом—для ефрейтора с собакой... Невдалеке от поста, за рощей, зарокотал газик, направлявшийся на их заставу,—и вдруг замолк.

— Уж не физиков ли обещанных к нам везут?—сказал Романенко.

— Наверно. А остановились-то что?

— Мало ли.

— Поможем?

— Спятил—пост покидать. Сами справятся.

Напрасно, ах, как напрасно настаивал ефрейтор Романенко на соблюдении буквы устава караульной службы! Всего метрах в трехстах от героев-пограничников совершалось не что иное, как государственное преступление. Марк с Иваном вконец отчаялись за последнюю неделю — лекциям аплодировали, кормили до отвала, водили показывать границу, только без надзора ни разу не оставили. Вот и прибегли они к тому самому насилию, которое на апрельском, печальной памяти, семинаре так гневно осуждал Ярослав: запихали мохеровый шарф Ивана в рот оглушенному шоферу газика, связали бедного киргиза заранее припасенной веревкой и отволокли в кювет. Негодование пленного не поддавалось решительно никакому описанию—не сам ли он, растяпа, только что выболтал диверсантам, что машина проезжает мимо знаменитой турецкой тропы? Но ни ефрейтор Романенко, ни рядовой Скворцов обо всем этом, понятно, не подозревали. Преступники же, к большому злорадству связанного, не догадывались, что на тропе есть засада.

— Завтра и у нас лекция, — воодушевился Романенко. — Пойдешь?

— Зачем?

— Эти ученые... Молчать, Рекс, молчать!.. Будут лазеры демонстрировать. Слышь, Петька, ты вообще что-нибудь читаешь, кроме Библии своей?

— Мало,—сознался Петя.

— И про гиперболоид инженера Гарина не читал?

— Не-е.

— Ни хрена ты в жизни не петришь, рядовой. Это как один дореволюционный инженер Гарин хотел завоевать мир. Путем абсолютного сверхоружия. Железная повесть, ее всякий школьник знает. Толстой написал, но не тот, а наш, советский. Понимаешь, этот инженер якобы изобрел способ концентрировать, ну, как бы сгущать световые лучи. Ну, тогда это была фантастика, а сегодня для науки нет пределов. Берешь кристалл рубина, можно алмаза—и получаешь когерентный такой пучок световых фотонов...