Млечный путь № 1 2018

– Что у вас на этот раз? – Шелдон, как обычно, торопился и разговаривал на ходу. Торопился он всегда, сколько его помнил Розенфельд. Перехватывать патологоанатома для разговора приходилось обычно в коридоре, когда он бежал на вскрытие или назад, в свой кабинет, оформлять документы «о проделанной работе». Как ни странно, на бегу Шелдон говорил размеренно и четко, будто сидел в своем огромном кресле и был настроен на долгий интересный разговор обо всем на свете.

– Я бы хотел, – заторопился Розенфельд, – чтобы вы посмотрели заключение о смерти Любомира Смиловича. Он скончался в прошлый вторник в госпитале святой Екатерины, и мне не удалось добиться от врачей ничего, кроме официального эпикриза.

Они пробегали мимо фонтанчика с холодной водой, и патологоанатом наклонился, поймал ртом струю.

– А! – сказал он, вытирая рот салфеткой. – Читал я этот документ, да.

– Читали? – удивился Розенфельд.

– Конечно, – улыбнулся Шелдон. – Я всегда интересуюсь необычными смертями в больницах Бостона. Профессиональное, знаете ли. Коллеги рассказывают. Иногда спрашивают совета – неофициально, конечно. Кстати, ничего странного в смерти Смиловича не было. Странно, если бы при таком букете болезней он прожил еще хотя бы месяц. Случай очень запущенный, надежды не было. Вы сами читали! Могу поинтересоваться – зачем? В смерти Смиловича, вне всяких сомнений, нет ничего криминального.

– Уверены? – спросил Розенфельд прежде, чем подумал, что задавать такой вопрос по меньшей мере неэтично, а в случае Шелдона и небезопасно.

Ответа он, естественно, не получил и следующий вопрос задал после довольно долгого раздумья, когда они уже приближались к двери морга. Оставалось секунд семь до того, как патологоанатом откроет дверь, и продолжать разговор будет не с кем.

– Можно ли было за две недели предвидеть, когда умрет Смилович? День? Час? Минуту?

Шелдон открыл дверь, когда Розенфельд договорил последнее слово. Остановился в проеме и обернулся к собеседнику.

– За две недели? Нет. Смилович мог умереть в тот же день, когда его перевели в хоспис. Даже и раньше мог. Но мог прожить и месяц.

– И два? – раз уж Шелдон стоял в дверях, можно было попытаться задать еще пару вопросов.

– Два – вряд ли. Кстати, вы не ответили: с какой целью интересуетесь. Нетрудно догадаться: у вас есть информация, которую вы почему-то придерживаете, пока не получите ответ на свой вопрос. Так?

– Прочитайте это. – Розенфельд протянул Шелдону свой телефон, показав переписанное с почтовой программы Лайзы письмо Смиловича. Шелдон бросил взгляд, этого оказалось достаточно, чтобы он отпустил дверь, медленно и с шипеньем захлопнувшуюся, и вернулся в коридор.

– Не подделка? – спросил патологоанатом.

– Нет.

– Кто такая Лайза Финески?

– Бывшая подруга Смиловича.

– Он не мог знать время собственной смерти. Это исключено.

– Однако знал.

– Значит, собирался покончить с собой, что в его состоянии было вполне вероятным выходом. Сообщил дату женщине и привел план в исполнение. Есть множество препаратов, вызывающих быструю смерть, которые уже через час-два невозможно обнаружить, они очень быстро выводятся из организма. Вы это знаете, конечно.

– Да. Но возникают два вопроса…

– Конечно. Смилович, будучи в хосписе, не мог получить ни один из этих препаратов. Либо ему помог кто-то из персонала, либо кто-то из посетителей.

– Никто не посещал Смиловича в хосписе.

– Значит, кто-то из персонала. Печально. Вы правы, это незаконно и аморально, полиция должна этим заняться. Но почему вы, научный эксперт?

Проигнорировав вопрос, Розенфельд задал свой:

– Вы могли бы поговорить – неофициально, конечно, – с врачами из госпиталя, чтобы мне предоставили не только эпикриз, но и полный анамнез?

– Да, – подумал секунд десять, показавшихся Розенфельду вечностью, ответил Шелдон. – Но вы не специалист, тут нужен другой эксперт.

– Да, – кивнул Розенфельд, предоставив Шелдону сделать правильный вывод.

– Хорошо. – На этот раз патологоанатом не раздумывал и секунды. – Я освобожусь к половине четвертого. Ждите меня на стоянке. Поедем вместе.

***

Лайза ждала, прохаживаясь по тротуару мимо витрин. Сосредоточенная, ушедшая в себя, отсутствующая в мире.

– Посидим в кафе?

– Не хочется. Погода хорошая, тепло. В Ричмонд-гарден удобные скамеечки.

Розенфельд почувствовал себя школьником, которого одноклассница позвала посидеть в парке, чтобы проходившие мимо знакомые видели, как они касаются друг друга губами, изображая поцелуй.

Скамеечка в Ричмонд-гарден оказалась с прямой спинкой, сидеть было неудобно, но они пристроились.

– Ты узнал, как она убила Люба?

Люб, значит.

Розенфельд покачал головой.

– Лайза, сначала надо доказать, что это было убийство.

– А что же еще?

– Мы с доктором Шелдоном, – он не стал уточнять, какую должность занимает Шелдон в Управлении, – побывали в госпитале, поговорили с врачами.

– Зачем? – удивилась Лайза.

– Так положено, – терпеливо объяснил Розенфельд. – Дело можно возбудить только на основании инспекторской проверки, а проверка…