Мне есть что вам сказать

Клэр Шорт родилась почти 50 лет назад в больнице «Дадли Роуд», Лейдивуд, Бирмингем, в ирландской семье. И она бессознательно поддерживает республиканские идеалы. «Мой отец родом из Кроссмаглена, что в пяти километрах к северу от границы, в бандитских окрестностях Южной Армы». (Под бандитами понимаются убийцы, как я понимаю.)

«Моя семья родом из региона, который располагается по обе стороны границы. И граница здесь противоречит здравому смыслу. Мой отец, незаурядный человек, очень расстраивался из-за этого, чувствовал себя уязвленным, его злило, что страну поделили таким образом. С такими чувствами выросла и я. Это повлияло на наше понимание мира.

Мы росли с мыслью, что британская империя – это плохо. А вот что Индия получила независимость и рабство было уничтожено – это хорошо».

– Вы действительно считаете, что империя – это плохо?

– Да, плохо.

Тем не менее именно британская империя положила конец рабству, и никто другой.

«Британская империя помогала организовать рабовладение».

«Ну, – говорю я, – это местные правители Западной Африки его изобрели, а потом помогли организовать».

«Это были черные африканские короли и их друзья – феодалы в Европе. Они совместно устроили рабовладение», – говорит Клэр, и наша дискуссия о рабстве закачивается со счетом ноль-ноль.

«Все зависит от того, откуда вы родом, – продолжает она. – Моих предков исторически изображают как обезьяноподобных созданий. Около деревни, откуда родом мой отец, находится скала “мессы”. Я езжу туда, поскольку у меня там тетушки, которые уже старенькие и очень мне дороги. К этой скале мои предки ходили, чтобы совершить мессу, так как бриты преследовали их за исповедование своей религии».

Во многих отношениях у Клэр Шорт была тяжелая жизнь, и не в последнюю очередь потому, что ей пришлось наблюдать, как в 1993-м от болезни Альцгеймера медленно и тяжело умирал ее муж Алекс Лайон, бывший министр лейбористского правительства. Но она, кажется, одна из плеяды людей, которые умеют держать удары судьбы и всегда импульсивно встают на защиту неудачников.

К ним она причисляет бедняков, стариков, Организацию освобождения Палестины, ИРА и честолюбивых женщин-политиков. Я наконец спрашиваю ее, почему так важно иметь больше женщин в палате общин? Это место действительно пользуется такой дурной репутацией?

Она признает, что в палате общин можно наблюдать поистине драматические моменты, такие как речь М. Тэтчер при уходе в отставку или нападки сэра Джеффри Хоу на Маргарет Тэтчер…

Или ниспровержение Джека Стро Майклом Говардом?

«Да-а-а, – начинает она и внезапно замолкает. – Ну, я там была не для этого», – говорит она дипломатично.

Но проблема с палатой общин в том, добавляет она, что в ней полно мужчин, похожих на перекормленных подростков, которые только и знают, что фыркают. «Второсортный контингент», – говорит она.

Женщины более разумны, говорит она. Они высказываются прямо. «Я не считаю, что в моральном плане женщины лучше мужчин. Но мы всегда в аутсайдерах, и поэтому мы не такие недостойные».

Но будут ли женщины всегда менее недостойными, чем мужчины? «О, думаю, если женщин продержать в институтах власти вместе с мужчинами лет 100, считая с данного момента, они приобретут те же нежелательные характеристики».

Так что, если вы пойдете своим путем, говорю я, мы все обречены пережить преобразование палаты общин из медвежьей ямы в умилительный семинар в финском стиле, на котором все сидят в кругу и стараются со всем соглашаться.

«Люди, подобные вам, вечно все искажают, поскольку вы приходите в ужас от понимания того, что женщины такие же умные, как и вы, – говорит она. – Успокойтесь!» – и смеется так, что эта идея кажется почти гениальной.

17 апреля 1995 г., The Daily Telegraph

Тони Бенн

Аааа. Я чуть из кожи не вылез. «Я шдесь», – раздается голос, и в воздухе чувствуется слабый запах табака. Я пугаюсь, потому что у моих ног из кирпичной кладки вырастает седая голова. Эти излюбленные карикатуристами глаза и трубка на протяжении всей моей жизни олицетворяли одни и те же идеи.

Как символично для Энтони Веджвуда Бенна жить не в доме на Холланд-Парк-авеню, а в подвальной квартире, что-то вроде того, как быть виконтом Стэнсгейтом, но отказаться от титула[300].

Он ведет меня в свой кабинет, полный предметов высоких некогда технологий, модель Биг-Бена в форме трубки, подарки от левых организаций и глубокое кресло. «Хотите чая или кофе?» – спросил он. Я посмотрел на подтянутую фигуру 71-летнего старика и подумал о миллионах выпитых чашек, кружек и пинт, которые, как утверждается, сохраняют жизненную силу, и о дубильных веществах, продубивших внутренности Бенна наподобие ацтекских снадобий.

Я прошу чай. Вскоре он возвращается с подносом и пускается, по сути дела, в разговор с самим собой.