Мне хорошо, мне так и надо…

Рафа тяжело вздохнул. Сынок у них получился очень хорошенький. Мирка его долго не стригла, и на их мальчика с длинными каштановыми кудряшками все обращали внимание. У Рафы к ребёнку-херувиму было двойственное отношение: конечно, он и сам видел, что мальчонка красивый, кареглазый, с правильным прямым носиком, копна кудрявых волос… но в этой ангельской красоте было всё-таки что-то девчачье. Сколько раз он Мирке говорил: «Постриги его, хватит наряжать как куклу». Мирка чуть ли не каждый месяц водила сына в фотоателье и там, как когда-то его самого, мальчишку запечатлевали то в матроске, то в новом свитере, то на коняшке, то с паровозиком в руках. Мира сына боготворила и считала его сущим маленьким королевичем. В младших классах Саша учился хорошо, даже был отличником. И ребята его любили и учителя. Весёлый, с юмором, лёгкого нрава — как он мог не нравиться? Они с Мирой и не заметили в какой момент «лёгкий нрав» перерос в легкомыслие, легковесность, милый беззлобный эгоизм. Саша превратился в очаровательного шалопая, как раньше говорили «вертопраха», в бездельника, пустозвона и верхогляда. В 15–16 лет в старших классах Саша не особо представлял себе, кем он хочет стать. То есть он говорил, что хочет ехать в Москву поступать в институт международных отношений. При этом он даже не выяснял, что туда нужно сдавать, какие там требования. И хотя он заканчивал спецшколу, его английского вряд ли хватило бы для поступления, не говоря уж о какой-нибудь географии. Рафа узнал, что для поступления нужна рекомендация райкома комсомола, которую он ему бы обеспечил, да только учёба на «дипломата» казалась ему самому дурацкой блажью. Да и поступил бы он туда вообще, будучи родом из режимного города? Может и нет. Попробует, не поступит, а там — армия. Сашке следовало поступать в «его» ВУЗ, становиться инженером-механиком, а там он его сам устроит на завод. «Нет, я не хочу быть инженером!» — кричал Сашка. Рафка не возражал, прекрасно зная, что никуда сын не денется и поступит, куда он ему скажет. Вслух он реагировал так: «Ну, что ж… хочешь в МГИМО? Готовься!» Сашка не готовился, у него не было времени, он гулял… Ох уж эти загулы! Девки его на руках носили, сами в руки шли, всё время звонили, то одна то другая. «Можно Сашу? А Саша дома? Позовите, пожалуйста, Сашу… Его нет? Простите, ничего не надо передавать. Передайте, что звонила… Вика… Таня… Наташа…» Они передавали, но Сашка только ухмылялся и про девушек родителям не рассказывал. Поступил он, конечно, в институт отцовский, и став студентом, уже не считал нужным каждый день ночевать дома. Рафа бушевал, но сделать с сыном ничего не мог. «Не доведут его девки до добра», — думал он, в глубине души немного Сашке завидуя, что он «ходок», а он в его возрасте таким быть боялся, хотя, наверное, мог бы. Получалось, что он отца боялся, а Саша его вовсе не боится. «Чего-то во мне недостаёт по сравнению с отцом», — тоскливо думал Рафа.

Впрочем, девушки — это было ещё полбеды. Настоящей бедой стала фарца. Сашка неожиданно выказал недюжинные деловые качества. Приторговывал американскими джинсами, дисками, электроникой. Один раз крупно попался, и Рафе пришлось использовать все свои связи, чтобы сын не попал под суд. Срок бы может и не дали, дали бы «условно», но всё равно была бы судимость. Ну что у него за дрянь получилась, что за сволочь! Подонок растёт, мерзавец! В институте Саша отнюдь не блистал, но на завод его взяли групповым инженером-технологом. И тут началось… Саша работал плохо: ленился и халтурил, что само по себе было стыдно. Но истинная гадость был в том, что сын плохо работал, потому что был тупым, позорно тупым. В КБ коллеги, Рафины друзья, Сашку буквально за ручку водили, но он всё равно умудрялся принимать какие-то решения, одно глупее другого. Потом «старшим товарищам» приходилось всё расхлебывать. Рафе о «подвигах» старались не рассказывать, но он всё равно узнавал, и тогда коллеги пытались Сашку оправдать, объяснить его промахи отсутствием опыта. Да, опыта не было, а ещё не было ни хватки, ни желания учиться, ни способностей. «Не будет из него специалиста. Какой позор! И это мой сын». Рафка был разочарован. Ему казалось, что сын перебесится, возьмётся за ум, но теперь ему стало очевидно, что не возьмётся, не за что браться: ума нет! Саша отпустил усики, купил чёрную кожаную куртку и шлялся по кафе и ресторанам, где, у Рафы было такое подозрение, за него платили другие. Тьфу, за него самого никто сроду на заплатил, Рафа счёл бы это бесчестьем, а Сашка считал нормальным. «Ну, пап, они же сами предлагают. Я же не прошу». Душка Сашенька, всеобщий любимец, не нравился, похоже, только своему отцу.