Мне хорошо, мне так и надо…

Примерно год Марина лечилась, а потом стала считать, что у неё всё прошло. Ей хотелось так думать, несмотря на погрузневшее тело, на распухшую левую руку, головные боли и повышенную раздражительность, которую она в себе замечала и пыталась взять под контроль. Самым страшным был раз в год поход к онкологу. Она морально к нему готовилась, собиралась с духом, внушала себе, что всё по-прежнему хорошо, делать ничего не надо, и всё-таки была внутренне готова к приговору: к сожалению, после ремиссии процесс возобновился… можно ещё побороться, но как верёвочке ни виться… Марина сидела в коридоре перед кабинетом, её лихорадило. У врача она пыталась шутить, но доктор всегда замечал у больных фальшивое бодрячество, внутреннюю обречённость, жалкий просящий взгляд. Марина — не исключение: она тоже бодрилась и тоже страшилась. После ежегодного обследования, про которые она никому почти не говорила, Марина до следующего раза расслаблялась и жила своей жизнью. Продолжала помогать Яне с Тадеушем, дружила с женщинами Кирилла, старалась услужить друзьям, но после лечения что-то в её психологии явно переменилось: Марина начала жить для себя. Она так же тратила себя, но не до донышка, не самозабвенно, не в явный себе ущерб.

Это был период особенной востребованности на работе. Фильм шёл за фильмом. Марина жила в командировках, на съёмочных площадках. Перерывов она почти не делала. И хотя каждый раз буквально падала от усталости, никаких отпусков Марина не признавала. Отпуск предопределял поездку, а ехать ей было не с кем. А вот на работе её ценили. Очень ценили. Должность её давно перестала называться «ассистент режиссёра», теперь Марина была режиссёром. Она так и говорила, если её спрашивали о работе: «Я — режиссёр». Вот так значимо, звучно, веско, престижно. С Мариной советовались, она выезжала на поиски натуры, выбирала актёров, составляла графики рабочих смен. На работе она подавала себя как мэтр. В кино нужны её опыт, знания, чутьё. Марина искренне считала себя кинематографисткой. Она понимала в операторской работе, в монтаже, в сметах, кастингах. Она — кинематографистка из семьи кинематографистов, профессионалка, каких сейчас уж нет, старая школа. Представляясь режиссёром, Марина даже сама для себя забывала сделать разницу между режиссёром и режиссёром-постановщиком. Она могла, конечно, в соответствии с инструкциями, указать, куда ставить декорации и реквизит, расставить массовку, вызвать занятых в сцене актёров, но другой человек представлял в своей голове будущий фильм, кричал «мотор, начали», а потом «стоп, снято», делал детальную раскадровку в соответствии со своим вкусом, прорабатывал режиссёрский сценарий, отвечал за всю продукцию. Марина с важным видом читала сценарии, они ей нравились или не нравились. Проблема была в том, что Марина никогда не умела объяснить «почему», критический разбор произведения она делать не умела. Когда-то она отвечала за «хлопушку» и монтажные листы, делала в кадре метки, но в последнее время ей уже не приходилось заниматься такими мелочами.