Мне хорошо, мне так и надо…

Эрику пришло емейл-уведомление, что его последняя заявка на патент принята к рассмотрению. Он знал, что когда её зарегистрируют, изобретению дадут номер, а ему пришлют по почте официальное удостоверение. Когда-то он получал от первых патентов несказанное удовольствие, сейчас это чувство притупилось. Эрику снова пришла в голову мысль, насколько он рад, что он израильской, а не русский учёный? По-прежнему ли это для него важно? Важно, но он себя израильским учёным не считал. Это МВТУ им. Баумана дало ему образование, защищался он в Москве. Русская научная школа сформировала его. Была школа, сейчас, может, её больше нет, но она была, да ещё какая… По сравнению с ним тут все неучи. Он своим образованием гордился, и собой немного тоже. Ему 81 год, разменял девятый десяток. Не тот уже, но голова-то в целости и сохранности: чего он до сих пор им выдаёт, патент пришлют… Жаль, что всё пришло слишком поздно. Деньги никогда не были самоцелью, но в последние годы Эрик мечтал, чтобы он стал по-настоящему богатым и тогда никто бы из его семьи никогда не нуждался. И дочь, и сестру, и двоюродную сестру бы поддержал, выплатил бы их долги, купил бы в разных красивых местах дома, и они бы все там жили: то у моря, то в горах, то он бы отправлялся в зиму, то в лето… Нет, таких серьёзных денег он не заработал, и уже не заработает.

У сестры недавно умер её бельгиец. О нём Эрик не жалел, но вот сестра… Она осталась одна и ему надо было к ней ехать. Эрика охватило уныние: отпуска здесь прямо-таки мизерные, он устал, так хотелось поехать в Москву и посидеть на Юлиной даче, но Аллке ждала его в Брюсселе. В скайпе она выглядела такой растерянной, пришибленной, старой. У неё никого нет, кроме него, он ей нужен. Поедет и отпуск пропадёт, ему так хотелось на дачу, а ехать к Аллке как раз не хотелось. Чем он может ей помочь? Ничем. Поддержать морально? Ну да, он поедет, но это жертва, он обязан, просто должен. Как же Эрик не любил обязанности. Всегда надо делать то, что от него ждут… А свобода? Вечно он чем-то связан, как это тяжело! Но не быть же сволочью. Ладно, поедет, а потом в Москву, выкроит как-нибудь недельку.

Рабочий день для всех ещё только еле-еле перевалил за середину, а Эрик уже засобирался домой. Что ещё тут делать? Эксперимент он «заложил», лаборант всё запишет. Эрик привычно подумал, что лаборант, мальчишка-студент — идиот, и вполне способен всё напутать, вот где интересно этот гад? Эрик был уверен, что «идиот» сидит в соседнем кафе и обедает. Им овладело привычное раздражение: ну никто, кроме него, не умеет и не любит работать! Впрочем, выхода нет. Придётся всё оставить на мальчишку, больше он здесь находиться не может. Глаза уже сильно слезились, в горле дико щипало и зудело, глаза нестерпимо слезились, Эрик беспрестанно кашлял и ему стало трудно дышать. Эти привычные симптомы в течение дня нарастали и сейчас стали невыносимыми. Он тут сдохнет когда-нибудь. Эрику стало себя жалко, он приоткрыл дверь в кабинет Цидона и сказал, что уходит. Он не разрешения просил, просто ставил в известность. Для Цидона самое главное на сегодня — это была конференция с американцами, а она — позади, доктор Хасин, хоть и старый, но не подвёл. Пусть идёт домой, а то не дай бог совсем уволится, а тогда им труба. Цидон это понимал, да и все остальные понимали.

Прошли сутки, Эрик опять ехал домой и мечтал, чтобы Ленка не пристала. Иногда на неё находило. Раньше он ждал, чтобы она приготовила ему ужин, но когда понял, что Ленка на такие усилия уже не способна, то решил, что оно к лучшему. Он сам будет нарезать себе салат и жарить куриную грудку, лишь бы она не вертелась на кухне. Суетится, о чем-то с ним разговаривает, задает глупые вопросы… катастрофа. Сонная туша на кровати, отвернувшаяся к стенке, устраивала его больше. Ленка превратилась в тушу постепенно, сначала он даже ничего не замечал, был слишком занят работой.