Мне снится нож в моих руках

– Слушай. Прежде чем я уйду, я хочу сказать, что не знаю, что там происходит между тобой и Купом – почему он бросил всё, чтобы остаться тут и бороться за то, чтобы с тебя сняли обвинения…

– Правда?

– И однажды я тебя об этом спрошу. – Джек отпустил моё плечо и встал. – Но сегодня ты получаешь отсрочку.

Примирение с Джеком было как противоядие от двойного яда тревожности и вины. Моя потребность в прощении была сильной, почти физической. Поэтому в тот самый момент я дала сама себе ещё одну, молчаливую, клятву: сколько буду жить, никогда никому больше не скажу правды о том, что я на самом деле сделала.

Днём позже тот же самый коп, который волок меня, обожжённую и истекающую кровью, от Блэквельской башни, отстегнул мои наручники от больничной кровати.

– Никаких обвинений, – хрипло сказал он. – Вы свободны.

Я потёрла запястья.

– Спасибо.

Он прищурился.

– Если бы меня спросили, вы были бы за решёткой и решать, виновны ли вы, стали бы присяжные. Но, похоже, на этот раз победил суд общественного мнения.

Он помахал рукой, чтобы я встала с кровати. Я сделала осторожный шаг, держась для баланса за кровать.

– Одежда на стуле. Переоденьтесь в женской уборной на том конце коридора. – Коп оглядел меня с ног до головы. – Вы же не хотите, чтобы ваша обожающая публика увидела вас в таком виде.

Я нахмурилась, глядя, как он поспешно уходит, потом пожала плечами и собрала одежду – купленную Джеком в ближайшем супермаркете, спасибо ему – и пошла одеваться.

Я была свободна. Пока я одевалась и умывалась, мои руки никак не переставали трястись. Меня больше ничто не держало, и я пошла по больничным коридорам и вышла через главный вход. Я сделала большой глоток холодного осеннего воздуха.

И тут я услышала крики. На другой стороне парковки за входом в больницу следили, как стервятники, репортёры. Им, наверное, подсказали, что меня сегодня выписывают. Я замерла, глядя, как они бегут ко мне; фотографы поднимают камеры; каждый щелчок вызывает яркую вспышку, которая жжёт глаза. Репортёры забросали меня вопросами:

– Джессика! Каково это – убить своего бывшего парня? Что вы думаете об обвинениях, что он убил Хезер Шелби? Как вы ответите на заявление её родителей, что вы – ангел-мститель?

Я вертелась в поисках прохода мимо них, но они окружили меня, не давая выйти. О, господи, я никогда отсюда не выберусь. Так и буду поймана здесь, во власти любопытных вопрошающих. Я отшатнулась назад, схватившись за бок.

Послышался заглушающий журналистов рёв двигателя. Будто мираж, через парковку на мотоцикле влетел Куп, заставив репортёров разбежаться с пути. Он остановился прямо передо мной и откинул щиток шлема.

– Залезай.

На то, чтобы мой мозг отмёрз, потребовалось мгновение – и тогда я побежала и запрыгнула на заднее сиденье мотоцикла, вцепившись в брошенный мне шлем. Он завёл двигатель и развернул нас. Сквозь шум я скорее видела, чем слышала, как репортёры, раскрыв рты, кричали нам вслед, когда мы рванули с места.

Резко ускорившись, мы вылетели с парковки и помчались по улицам, пролетая мимо кафешек, в которых я когда-то занималась, двориков баров, в которых мы выпивали по ведру пива, зелёным улицам, по которым я ходила миллион раз. Мы проехали мимо Ист-Хауза, где всё началось, и Бишоп-Холла, где всё закончилось, промчались мимо расплывшейся перед глазами Арки Основателей. И вот мы и правда оказались на свободе, подальше от города, там, где улицы были более пустыми, широкими и деревенскими. Ветер трепал мои волосы и леденил кожу, но мне было всё равно. Мы сбежали.

Спустя десять минут дороги через фермы Куп замедлился и остановился возле рощицы деревьев. За дни, проведённые мной в больнице, Уинстон-Салем загорелся яркими цветами. Деревья, возле которых Куп припарковался, роняли красно-коричневые и жжёно-оранжевые по краям листья.

Он поставил мотоцикл на подножку, перекинул через него свою длинную ногу и потянул за шлем, выпустив на свободу локоны тёмных волос. Я сделала то же самое; у меня свело живот. Несмотря на прохладный воздух, у меня на шее выступил пот. Что он скажет? С чего мне начать?

Куп бросил свой шлем на землю и пошёл к деревьям; под его ногами хрустели листья. Я пошла за ним. Когда он наконец остановился, облокотившись спиной о дерево, и повернулся ко мне, я почувствовала каждый разделяющий нас дюйм воздуха.

Он убрал волосы со лба.

– Больше никаких наручников.

– Я слышала, что это тебя мне надо благодарить.

– Помнишь, как в колледже ты мне сказала, что мне никогда не стать юристом, потому что я – чересчур преступник? Не потратить ли нам минутку на то, чтобы проникнуться иронией?

Я скрестила руки на груди.

– Твой юмор, как всегда, чрезвычайно ко времени.

– Это я умею.

– У тебя снова есть мотоцикл.

Он пожал плечами.

– Я взял его напрокат. Не знаю, возвращение сюда пробудило во мне ностальгию. – Он поднял глаза, когда я этого не ожидала, и яркость его глаз

– Я в порядке. – Я сделала шаг вперёд и потянулась к месту на груди Купа, где Минт его порезал, но остановилась прежде, чем дотронулась. – Ты?