Мне снится нож в моих руках

Поездка на машине из Норфолка в Уинстон-Салем, длиной в четыре с половиной часа, казалась длилась не меньше недели, благодаря желанию моего папы выключить радио и трепаться с невероятной скоростью. Сначала про колледж, а потом про всё подряд, что приходило ему в голову. Это было что-то новое, к чему я всё никак не могла привыкнуть: версия моего отца, которая принимала участие. Да хотя бы вообще говорила. Когда я была помладше, я бы что угодно отдала за разговор с ним, за то, что он проявит ко мне интерес. Но сейчас, после всех наших взлётов и падений, это просто казалось мне неправильным, как будто в теле моего отца поселился самозванец. Энергичность, с которой он показывал на что-то за окном и вертелся на сиденье, чтобы задавать мне вопросы, была излишней. Ненадёжной. Не может быть, чтобы этот взлёт продлился долго.

К тому времени, как мы наконец-то проехали центр Уинстон-Салема и выехали на окраину, где, как тайна, был спрятан университет Дюкет, костяшки крепко сжимавших руль пальцев моей мамы побелели. Она уже пару часов как перестала пытаться включить радио и молча вела машину, позволяя отцу болтать и болтать.

Мы свернули налево – и вот наконец она: гигантская каменная арка, отмечающая вход в Дюкет. Точь-в-точь как в брошюрах. Бабочки били крыльями. Я, у себя на заднем сидении, схватилась за живот.

– Ну, это оставляет величественное впечатление, да? – Одобрительно сказал мой папа. Даже мама отвлеклась от дороги, чтобы одарить меня впечатлённым взглядом. Мы медленно проехали под аркой и двинулись к кампусу. Дюкет был более чем величественным. Башня Блэквел, где находился кабинет ректора, была построена по образу собора Парижской богоматери: один устремившийся в небо смертельным копьём пик, выступающие, будто паучьи лапки, по сторонам контрфорсы. В цветущем величии позднего августа растущие повсюду ряды лагерстремий заливали пространство океаном ярко-алого, прерываемого только сучковатыми магнолиями, раскинувшими руки, засыпанные задержавшимися в конце сезона белыми цветами. Алое и белое. Кровь и душа, как девиз Дюкета: «Mutantur nos et vos, corpus et animam meam». «Мы тебя изменим, тело и душу».

Я была готова к изменениям.

Я подвинулась, чтобы мне не мешала смотреть трещина на лобовом стекле – след от папиного инцидента. Прошло уже несколько месяцев, но денег на то, чтобы заменить стекло, у нас не было, так что все мы научились наклоняться немножечко влево.

– Вот он, – выдохнула я. – Ист-Хауз.

Хоть Башня Блэквел и Обсерватория Дюпона и были самыми знаменитыми зданиями кампуса, я по уши влюбилась в Ист-Хауз. Это было скромных размеров общежитие, почти полностью, снизу доверху, увитое густым зелёным плющом. Это было одно из шести зданий, в которых селили первокурсников, но только оно походило на замок из сказки, или дом из «Таинственного сада». Над входной дверью были выбиты в камне слова «На востоке всходит солнце».

Это красивое здание – и весь величественный кампус – были теперь моей жизнью. Я заслужила Дюкет, меня выбрали из тысяч абитуриентов шестнадцатого в списке журнала «U.S. News & World Report» колледжа в стране. Может быть, это и не то, о чём я мечтала изначально, или чего ожидал мой отец – это был не Гарвард – но это могло стать началом чего-то прекрасного. Новой жизни. Я могла стать новым человеком, с сегодняшнего дня.

Только когда мама припарковалась, я заметила, что нас окружила небольшая толпа. Комок в горле вернулся.

– Ну, – сказал папа, расстёгивая ремень безопасности, – кажется, приехали. Давай посмотрим насколько эта пародия на «Кримсон Кампус» похожа на оригинал. – Он потянулся к двери.

– Подожди… – Я могла думать только о том, что он, несмотря на уговоры, надел рубашку выпускника Гарварда. Впервые в жизни её вид вызвал во мне не вожделение, а стыд. Что все эти люди – все эти студенты Дюкета – подумают? Конечно же они поймут какое сообщение посылает мой отец – теперь уже не мне одной, а всем им.

Мама, как всегда тонко чувствующая конфликт, резко посмотрела на меня.

– Что случилось?

Я посмотрела на них. Мои родители. Оба здесь, хотя ни тот, ни другая по очень разным причинам не хотели сюда ехать. Пройдёт всего два дня – и они отправятся обратно в Норфолк, заниматься черт знает чем в их пустом доме. Я потерплю.

– Ничего, – сказала я, откидываясь на сидении. – Давайте начнём с багажника.

* * *

В конце концов родители уехали раньше, чем планировали, но мама успела пустить слезу во время экскурсии по кампусу: это так дорого, неужели я не понимаю во что ввязалась – а папа объявил, что кампус красивый, но Кэмбридж впечатляет намного больше. И кстати вот ещё мысль: что если подождать семестр, а потом ещё раз подать документы в Гарвард для перевода? Не придётся даже никому рассказывать, что я провела семестр в Северной Каролине.