Моби Дик

Think of it; sleeping all night in the same room with a wide awake pagan on his hams in this dreary, unaccountable Ramadan!	Подумать только - спать в одной комнате с язычником, который всю ночь не смыкая глаз сидит на корточках, блюдя свой жуткий, загадочный Рамадан.
But somehow I dropped off at last, and knew nothing more till break of day; when, looking over the bedside, there squatted Queequeg, as if he had been screwed down to the floor.	Наконец я все-таки забылся сном и больше уже ничего не сознавал до самого рассвета, когда, открыв глаза, я посмотрел вниз - там сидел Квикег все в той же скрюченной позе, словно привинченный болтами к полу.
But as soon as the first glimpse of sun entered the window, up he got, with stiff and grating joints, but with a cheerful look; limped towards me where I lay; pressed his forehead again against mine; and said his Ramadan was over.	Но только первые проблески солнечного света проникли через окно, как он тут же вскочил, громко скрежеща онемевшими суставами, но с видом вполне жизнерадостным, кое-как доковылял до кровати и, опять прижавши свой лоб к моему, сообщил, что его Рамадан окончен.
Now, as I before hinted, I have no objection to any person's religion, be it what it may, so long as that person does not kill or insult any other person, because that other person don't believe it also.	Как я уже говорил прежде, я готов с полной терпимостью относиться к религии каждого человека, какова бы она ни была, при условии только, что этот человек не убивает и не оскорбляет других за то, что они веруют иначе.
But when a man's religion becomes really frantic; when it is a positive torment to him; and, in fine, makes this earth of ours an uncomfortable inn to lodge in; then I think it high time to take that individual aside and argue the point with him.	Но если чья-то религия доходит просто до изуверства, если она становится для верующего пыткой, одним словом, если она превращает нашу планету в крайне некомфортабельный постоялый двор, тогда последователя подобной религии надлежит, на мой взгляд, отвести в сторонку и поговорить с ним на эту тему по душам.
And just so I now did with Queequeg.	Именно это я и намерен был теперь проделать с Квикегом.
"Queequeg," said I, "get into bed now, and lie and listen to me."	- Квикег, - произнес я, - полезай-ка в постель и слушай, что я тебе скажу.
I then went on, beginning with the rise and progress of the primitive religions, and coming down to the various religions of the present time, during which time I labored to show Queequeg that all these Lents, Ramadans, and prolonged ham-squattings in cold, cheerless rooms were stark nonsense; bad for the health; useless for the soul; opposed, in short, to the obvious laws of Hygiene and common sense.	И я принялся за дело, начав с возникновения и развития первобытных верований и дойдя до разнообразных религий нашего времени, неизменно стараясь показать Квикегу, что все эти Великие Посты, Рамаданы и длительные сидения на корточках в нетопленных мрачных помещениях - просто полная бессмыслица: для здоровья вредны, для души бесполезны, иными словами, противоречат элементарным законам гигиены и здравого смысла.
I told him, too, that he being in other things such an extremely sensible and sagacious savage, it pained me, very badly pained me, to see him now so deplorably foolish about this ridiculous Ramadan of his.	И еще я сказал ему, что мне просто больно, ужасно больно видеть, как он, во всех других отношениях чрезвычайно рассудительный и разумный дикарь, так досадно глупо ведет себя с этим своим нелепым Рамаданом.
Besides, argued I, fasting makes the body cave in; hence the spirit caves in; and all thoughts born of a fast must necessarily be half-starved.	К тому же, убеждал я его, от поста тело слабеет, а стало быть, слабеет и дух, и все мысли, возникшие постом, обязательно бывают худосочные.