Мое поколение. Друзья встречаются

Сейчас палачи замучили очередную свою жертву. Что же, кроме проклятия, мы можем послать средней школе, что же, кроме жажды мести, мы можем чувствовать?

И мы будем мстить. Мы будем всеми силами бороться. Наша допотопная школа убивает в нас всё хорошее, а о новой, свободной школе нам и думать даже не велено.

Но мы не будем мириться с серой действительностью и подавлять в себе свободную мысль. Мы всегда будем напоминать обществу о том, что современная школа ниже всякой критики, что это не школа, а моральный застенок.

Предавайте гласности общественности такие факты, как факт самоубийства нашего товарища Коли Никишина, замученного администрацией школы.

Боритесь! Сплачивайте свои разрозненные ряды. Протестуйте, Примыкайте к организованному протесту и к выступлению ваших школьных организаций.

Может быть, врачам удастся вырвать Колю из страшных когтей смерти, может быть, его ещё удастся спасти, но мы сами должны спасти те бесчисленные жертвы школьного произвола, гнетущей и отупляющей муштры, царящей в нашей школе, жертвы, которые обречены, в будущем.

Помните о Коле Никишине! Будем так же горды и честны, как он! Будем так же смело поднимать свой голос против школьной рутины!

Будем бороться и победим!»

Весь номер газеты был написан уверенней и резче предыдущих номеров. Примечателен он был и тем обстоятельством, что в нем помещен был первый политический документ. Рыбаков, толкаемый событиями, решил, что настал наконец благоприятный момент снять тормоза, и предложил товарищам поместить в газете политическое воззвание ко всей учащейся молодежи.

Мишка Соболь тотчас горячо ухватился за это предложение. Немного поспорили о том, кому писать текст воззвания. Но и тут стремительный и напористый Соболь оказался первым и настоял на том, чтобы эта почетная работа была поручена ему.

Ситников сделал робкую попытку оспаривать его право, но Мишка Соболь горячо восстал против этого. Уже сдаваясь, Ситников вдруг переменил фронт и сказал, кивая на Рыбакова:

— Тогда пусть Митюша напишет.

Соболь несколько стушевался. И он и остальные комитетчики, сами того не замечая, привыкли обращаться по всем гимназическим делам к Рыбакову, безмолвно признавая за ним право идти передовым. Рыбаков, как и все они, не заметил, как принял на себя роль этого передового. Сейчас, после спора и заминки, наступившей после предложения Ситникова, Рыбаков вдруг почувствовал эту свою роль. Он подумал, что вот Мишка Соболь так горячо ухватился за дело, так воодушевился, и что это хорошо, и, значит, у него должно получиться воззвание. И он сказал:

— Валяй, валяй, Михаил, строчи!

Мишка Соболь тотчас взялся за перо, взъерошил волосы и со свойственной ему стремительностью одним духом написал:

«Товарищи! Наше общество в настоящее время переживает острый момент. Что мы видим вокруг себя? Мы видим бесправие, и личность угнетена, личность изнывает и стонет под страшным игом…»

Он остановился, перечел написанное и, оставшись доволен началом, тотчас прочел его вслух.

— Ну как? — спросил он, обводя торжествующим взглядом товарищей.

— А что, ничего, кажется, получается, — сказал обрадованный Ситников.

— Туманновато, — с сомнением выговорил Фетисов.

Рыбаков ничего не сказал, но наклонился над Мишкиным плечом и, водя карандашом по строчкам, зашептал, хмуря светлые брови: