МОГАЕВСКИЙ

Она села в алую «американку» за три остановки до бульвара. Она не помнила текста гумилевского стихотворения про заблудившийся трамвай, но то был тот самый маршрут, запечатленный поэтом, и по этой неведомой ей причине стала она думать: кто же из сыновей Лемана подарил Тибо скрипку? Особо запомнилось ей имя Варвар, ждали девочку, хотели назвать Варварою, опять появился на свет мальчик, ему дали редчайшее имя почти забытого святого; но, кажется, он был один из младших, а дарителем стал один из старших. Старший сын Лемана от первого брака, Левушка, играл с подростком Колей Гумилевым в тайное общество адептов индийской черной богини. Об этих играх упоминал Тибо в плавнях. Мальчиков было семеро (будущий поэт, сыновья Лемана, нотариуса, обедневшей псковской помещицы, варшавского архитектора, врача, начальника Кабинета Его Императорского Величества): Николай Гумилев, Лев Леман, Владимир Ласточкин, Леонид Чернецкий, Борис Залшупин, Дмитрий Френкель, Федор Стевен. Заканчивался девятнадцатый век, дети играли не в казаков-разбойников, не в сменивших их в интеллигентных семьях (благодаря чтению Майна Рида. Фенимора Купера, приложений к «Ниве») индейцев, но в каких-то магических, мистических, этнографических мифологических персонажей языческой нездешней системы духовной, в тугов или в

тхугов-душителей, верных слуг, шестерок темной и страшной индуистской богини Кали, боровшейся с демонами общественными руками демонов личных.

У всех участников имелись прозвища, растаявшие в стремительных потоках воз-душных ураганов сменявших друг друга эпох, осталось (случайно?) от этих полутемных сумеречных игр только прозвище Коли Гумилева, Брама-Тама. Переезжая на лето в Поповку, Коля становился Нэн-Саибом (вождем восстания сипаев в Индии) или Надодом Красноглазым (кровожадным героем одного из романов Буссенара); в Поповке тамошние дачные дети ездили верхом, катались на лодке, искали клады по нарисованным ими самими картам на бумаге с обгорелыми краями, состаренной чайным раствором.

Что до тайного общества, адепты его устраивали собрания свои в людской, под сводами пустого подвала, в заброшенном полуподземелье ледника, — полная конспирация, свечные огарки, тени, выкрики, убийства демонов-убийц. Роль одного из демонов играло огородное пугало, другого — старый безглаво-безруко-безногий (точно ископаемая греко-римская богиня любви) примерочный манекен. Возраст у гимназистов был переходный, детство начинало ускользать, предпубертатные мечты витали, тревожили, пугали; не случайно атаманшей-разбойницей полуоккультной уездно-индуистской команды была избрана роковая черная Кали, вычитанная из адаптированных европейских романов на темы древнеиндийской мифологии.

Трамвай, играя в привычные слуху звоночки свои, неспешно двигался вдоль бульвара. Эрика боялась приближаться к трамвайному окну, страшилась быть увиденной, замеченной. Но Тибо сидел на садовой скамейке спиной к трамвайным рельсам (рядом с ним лежала дремлющая в затейливом футляре скрипка), раскинув руки в стороны на спинку скамейки, он смотрел на деревья, сидел в белой рубашке, у ворота верхняя пуговка расстегнута (она этого не видела, просто помнила, как помнила легкую тень и тепло в приямке ниже горла, между ключиц). «Американка» завернула за угол и устремилась, поддав скорости, на мост через Неву.

Семейная жизнь Эрики в раннем детстве мальчика была странной. Муж простил ее, заботился о ней и о сыне, но что-то ушло насовсем, настоящее тепло с настоящим счастьем.

Однажды муж заметил, как Эрика что-то прячет при его появлении, ему показалось — конверт, бумажный сверток засунула она в ящик под стопку белья. Любовные письма? Фотография хахаля? Он не преминул проверить. Это оказалось дешевое, в виде брошюры, издание «Крейцеровой сонаты» Толстого. Чтение отвратило его от Льва Николаевича совершенно, он и раньше с трудом (с купюрами мира) прочел «Войну и мир» (хотя понравились ему «Казаки» и «Севастопольские рассказы»). С превеликим удовольствием сжег он «Крейцерову сонату», призыв к блуду со скрипачами, в колонке в ванной. Эрика то ли не заметила пропажи, то ли сделала вид, что не заметила. По счастью, она не стала читать и прятать «Анну Каренину» и «Мадам Бовари», а то была бы мужу судьба жечь книги, он и в блокаду их не жег.

Так бы и жили молодые муж с женою на свой лад, вроде вместе, но и не вполне, но началась война с Финляндией, и муж, молодой талантливый многообещающий военный хирург, на финскую войну уехал.

Шла Зимняя война с отчаянным холодом, оттепелями, глубокими снегами, окружениями, «Долиной смерти» под Суоярви, победой в Заполярье, расстрелом перед строем своих дивизий отданного под трибунал командования в Северной Финляндии.