Могикане Парижа

– Да, да, разумеется, это! – подтвердил принц. – Хотя этого первого куплета я не слыхал, – они спели его, вероятно, раньше моего приезда. О, моя Розина, недаром я говорил, что все мое счастье, все мои радости в тебе. Ведь для того, чтобы пропеть человеку в шестнадцать лет ту песню, которую он слышал, когда ему было всего три года, надо быть его сестрой. Право, я, должно быть, брежу, думая, что знаю тебя всего несколько месяцев, а в сущности мы воспитывались вместе… во Франции. Ну, пой, я тебя слушаю.

Розина продолжала:

N’imite pas la pâquerette,Et fuis les regards du matin?..Dans les prés verts, la marguerite,Se proméne coquettement;Le vent se met á sa poursuite,L’enlace, et la pauvre petiteExpire aux bras de son amant…

N’imite pas la marquerite,Et fuis jusqu’au souffle du vent!

– Вот, вот! Помню, помню! – кричал принц, хлопая в ладоши от радости. – Пой, пой, Розина!

Девушка опять запела.

Au fond des bois, les violettes,Chastes, dérobent leur beauté,Ne disant qu’aux herbes diserétesLe secret de leurs amourettes,Pendant les belles nuits d’été…

Au fond des ombreuses retraites,Fuyons ensemble, о ma beauté[10]!

Рейштадт повторял за ней каждую строку, каждый куплет и успокоился только тогда, когда выучил всю песню наизусть.

Но девушка скоро спохватилась, что упустила из виду свою главную цель и взглянула на часы. Было без десяти минут два, а между тем генерал Премонт или Сарранти, или, может быть, оба вместе нетерпеливо ждали условленного сигнала в окне.

Необходимо было перевести разговор снова на Францию.

– Однако вы обещали мне рассказать еще одно из воспоминаний о вашем детстве, и я от вас без этого не отстану! – сказала она.

– О, это относится к тому времени, когда нам приходилось переезжать в Рамбуйе, так как к Парижу подходил неприятель, – заговорил Рейхштадт, печально опуская голову. – Мать моя сказала мне: – Поедем, Шарль. – Но я ни за что не хотел ехать и кричал: – Нет, нет, я никуда не хочу! Хочу жить в Тюильри!

Я цеплялся за занавески моей кровати, за портьеры и все продолжал кричать:

– Не хочу, не хочу ехать!

Меня, разумеется, вынесли насильно. Но я уже тогда предчувствовал, что вижу Тюильри в последний раз, и предчувствие мое вполне оправдалось.

– Так что же, ваше высочество? Подумайте, теперь у вас есть возможность не только снова увидеть Тюильри, но даже опять поселиться там.

Она вскочила, подбежала к условленному окну, раздвинула занавеску и три раза взмахнула свечой.

Рейхштадт хотел было остановить ее, но тотчас же сдержался:

– Ну, пусть будет, что будет! – проговорил он. – Так или иначе, а судьба свое возьмет! Благодарю тебя, Розина.

Минут пять спустя, на дороге от Мейдлинга к Вене послышался топот во весь дух пронесшейся лошади.

VI. «На моих окнах нет решеток, но…»

Даже это минутное усилие воли снова утомило принца. Сын императора мгновенно исчез в нем, и место его опять заступил слабый и болезненный ребенок. Он опять лег на диван, и его бледная голова опустилась на колени Розины.

Она понимала его слабость и ласкала его, как мать или, вернее, как старшая сестра.

Она чувствовала перед этим человеком беспредельный восторг и безграничную преданность. Ей казалось, что он – ее собственное творение, для которого она и мать, и сестра, и раба.

Между тем он размышлял о решении, которое только что принял и начинал пугаться его. Первый раз в жизни задумал он без разрешения князя Меттерниха и деда встретиться с посторонним человеком. У него самого никогда не хватило бы на это нравственной силы, если бы его не поддержала, не вдохновила и даже не вынудила любимая девушка.

Ему начинали видеться все трудности предстоящего дела, и как он ни верил в ум, ловкость, храбрость и преданность птенцов своего отца, но невольно содрогался и за себя, и, в особенности, за них, думая, что завтра в этот же час, вместо того, чтобы наслаждаться упоительной негой любви, ему предстоит говорить как мужчине, воину, дипломату и будущему государю о бегстве, заговорах и битвах с серьезным и суровым генералом.

– О чем вы думаете, ваше высочество? – спросила Розина.

Но он продолжал молчать, потому что пугался даже своих собственных мыслей.

Она повторила свой вопрос еще несколько раз.

– О чем я думаю, Розина? – сказал он, наконец. – О безумии этих двух человек.

– Об их безумии, ваше высочество? Мне кажется, скорее, об их безграничной преданности.

– Если я называю их безумными, Розина, то только по неисполнимости дела, которое они задумали.