Могикане Парижа

Она взяла его под руку и повела в маленький будуар, прилегавший к спальне. То была маленькая комнатка футов в десять. Окна ее выходили на юг и скрывались под массой комнатных цветов и деревьев с проволочными сетками, за которыми в эту минуту спали десятки птиц, самых редких пород и всевозможных цветов.

Посередине комнаты стояла большая клетка из розового дерева с затейливой китайской крышкой.

Это была маленькая тюрьма посреди большой, в ней проживали голуби.

При звуке шагов вошедших молодых людей одна голубка из породы турманов высунула голову из-под крыла и, сверкая своими блестящими глазками, протянула свой розовый носик.

Она смотрела на Франца и Розину с таким выражением, будто хотела сказать:

– Ну, вот и хорошо, что вы пришли. Мы вас знаем, вы нам зла не сделаете.

– Ну, и что же дальше? – спросил герцог.

– Неужели вы не понимаете, о каком гонце я говорю, ваше высочество?

– А! Теперь понял!

– Уж не боитесь ли вы, что и этот вас предаст?

– Розина, ты настоящая волшебница!

Рейхштадт отпер клетку и взял голубку в руки.

– Не плачь, птичка – говорил он. – Я беру тебя отсюда ненадолго, ты завтра вернешься в свою клетку, а я, клянусь небом, с радостью вылетел бы из своей, чтобы навеки остаться там, где ты сейчас будешь!

Он поцеловал голубку в ее черную, точно бархатную шейку и передал ее Розине.

Та взяла ее, поцеловала в то же самое место и быстро спрятала под плащом.

Они условились, что голубка должна возвратиться с ответом около часу, а принц станет поджидать ее у окна. На прощание Розина заставила Рейхштадта поклясться, что он не станет больше ожидать ее на балконе, а сама поклялась ему, что приедет к нему на следующую ночь и пробудет с ним до рассвета…

VII. Явление

На другой день или, вернее, вечером того же дня герцог Рейхштадт, несмотря на клятву, которую он дал Розине, опять стоял у того же окна, выжидая, впрочем, не ее, а Сарранти, так как голубка прилетела в замок в час дня и принесла весть, что он явится ровно в полночь.

Было половина двенадцатого. Через полчаса юноше предстояло очутиться лицом к лицу с человеком, который был преданнейшим слугою отца, а после его смерти решился служить сыну с почти безумным самоотречением.

То ли утомившись ожиданием, то ли просто от холода студеной февральской ночи в три четверти двенадцатого Рейхштадт вернулся в комнату, запер окно, тщательно задернул занавеску, сел на диван, подпер голову руками и глубоко задумался.

О чем думал этот несчастный?

Пронеслись ли перед ним картины его однообразного, как течение реки, детства? Или виделся ему прикованный к скале, с растерзанным сердцем Прометей Святой Елены?

Даже комната, в которой он сидел, должна была напоминать ему об отце.

Наполеон I жил в ней два раза: в первый раз в 1805 году после Аустерлица, во второй – в 1809 году после Ваграма.

С тех пор прошло восемнадцать лет, но расположение комнат осталось неизменным, да еще и поныне они представляют три больших покоя: приемную, туалетную и комнату, роскошно убранную лепной работой, позолотой и драгоценнейшими произведениями индийского и китайского искусства.

Стены приемной еще и поныне украшены портретами королей Франциска Лорренского, Иосифа, Леопольда и царствовавшего в то время императора, который был изображен ребенком возле матери, а в углу стояла довольно хорошо исполненная статуя Осторожности.

Спальня приходилась третьей в этом ряду комнат, а позади нее была только маленькая уборная.

Входная дверь в спальню приходилась как раз напротив уборной, в задней стене которой было вделано огромное зеркало в резной золоченой раме. Довольно темная, но в торжественном стиле мебель была обита зеленой шелковой материей, затканной желтыми цветами с золотистым оттенком. Эти фантастические цветы по какому-то странному совпадению напоминали пчел.

Вдоль стены тянулся диван. Кровать приходилась напротив камина, над которым висело второе зеркало.

На этом диване некогда сидел и Наполеон; на этой кровати спал и он; это зеркало отражало и черты победителя Ваграма и Аустерлица.

Да, это помещение само собой должно было постоянно вызывать Рейхштадта на раздумье. Однако за несколько минут до полуночи он встал и принялся тревожно шагать взад и вперед по комнате, и раза два вслух спросил сам себя:

– Да как же он придет?

По временам на лице его появлялась улыбка недоверия.

– Да и придет ли он вообще? – прошептал он.

В то мгновение, когда у него вырвался этот вопрос, послышалось шипение, которое в больших старинных часах обыкновенно предшествует бою, и вслед за ним раздался первый удар полуночи.

Юноша вздрогнул. Ему вспомнилось, что это была как раз излюбленная пора призраков и выходцев с того света.

Он подошел к камину и прислонился к нему. У него подкашивались ноги. Дверь в приемную приходилась теперь влево от него, дверь в уборную – справа. Зная, что в уборной другой двери нет, он инстинктивно уставил глаза на дверь в приемную.

Когда прозвучал и замер последний удар часов, он быстро обернулся.

Ему послышалось, что в уборной что-то треснуло.

Затем как будто кто-то осторожно прошел по паркету.