Могильный червь

Мама Роуз, хранительница семейных тайн и острая на язык матриарх, смотрела на него такими же желтыми глазами, как и ее кожа. Слезящимися глазами, бесцветными камнями в сухом растворе. Но не в неведении. Она даже не улыбнулась. Она не испытывала никаких эмоций. Ее лицо было жестким, как кожа, безликим, как белый холст, ожидающий кисти, чтобы нарисовать нa нем жизнь. Только эти глаза, наблюдающие и наблюдающие, их пристальный взгляд сужался и обострялся, пока они не увидели Генри и только Генри, пронзая его, как извивающееся насекомое на булавке.

- Ты что-то хотела сказать? - спросил он ее.

Она не произнесла ни слова.

Она, вероятно, решила, что нет смысла говорить, потому что ее глаза уже говорили о многом.

Генри вытаращил глаза.

Она вытаращила глаза.

Все уставились на него.

Как долго будет продолжаться игра, он не знал. Но он был терпелив, и когда он имел дело с ними, просто нужно было быть терпеливым. Ибо никто не был так терпелив, как старик, собирающий годы, как осенние лужайки собирают листья.

Мать встала. Мумия, задрапированная в пыльные льняные одеяния, с желтоватыми пальцами, растопыренными на иссохшей груди, как ноги окаменевшего паука. Ни любви, ни радости, только время, покрытое лаком и застывшее на века, как насекомые в янтаре. Ее волосы были собраны сзади в мрачный белый пучок, лицо покрыто глубокими морщинами и глубокими складками. Возраст не сделал ее мудрой или стойкой, он только сморщил ее и без того суровое лицо, приподняв уголки бескровных губ в кривую гримасу и рассекая древний шрам на щеке. Ее лицо напоминало oктябрьскую маску, извлеченную из гниющего чердачного сундука, очищенную от паутины и пыли. И единственное, что было в нем хоть отдаленно живым, это глаза, испорченные ненавистью и ревностью.

Тетя Лили. Добрая и многострадальная, но лишенная всего, кроме желания, в котором она не смела признаться. Она была ничем: обломком мебели, пятном на стене. Ее едва можно было заметить, проходя мимо, и она была рада этому. Всю свою долгую жизнь она была всего лишь восковой куклой, которую другие изображали так, как считали нужным. Она была отражением тех, кто ее окружал, но не обладала ни истинной душой, ни собственной твердостью. Если вы замечали ее, когда она была одна, она исчезала, как тень в лучах полуденного солнца.

Дядя Олден. Брат отца Генри. Костяная скульптура, связанная из серой кожи, сухой, как пергамент, обесцвеченной течением времени. Сморщенное, похожее на труп существо с насмешливой улыбкой, которая издевалась только над собой. Когда-то его глаза были яркими и пронзительными, но время смягчило их, превратив в голубое желе, которое с каждым днем испарялось все больше. Сгорбленный, с перекошенным позвоночником, он был не человеком из плоти и крови, а останками скелета, похожими на панцирь паука, висящего в пыльном, неиспользуемом углу.

- Мы сегодня устали? - cпросил их Генри, всех до единого. - У нас был тяжелый день, когда мы притворялись теми, кем больше не являемся?

Дядя Олден одарил его восковой улыбкой.

- У парня опять поднялась перхоть. Он поразит нас своей уверенной и твердой рукой. Он очень ответственный парень. Может быть, если он отвлечет нас достаточно, мы забудем о девушке, которую он держит в подвале.

- О, нет, - сказала тетя Лили. - Я не хочу об этом говорить.

Олден усмехнулся.

- А что? О чем ты хочешь поговорить? Наша сексуальная жизнь? Ты хочешь, чтобы я рассказал всем, что мы никогда не трахались как нормальные люди, Лили? Как это должно было быть в темноте, и ты все время плакала, как будто я делал что-то грязное с тобой? Ты думаешь, они хотят услышать об этом? Или о шлюхах, которые у меня были? То, что я заставлял их делать? Следы, которые я на них оставил?

- Хватит, - сказала мама Роуз. - Некоторые темы неприемлемы в присутствии молодых ушей.

- Молодые уши? - cказал Олден. - Генри? Посмотри на него! Он был стар и измучен в тот момент, когда родился. Он никогда не был ребенком. Он никогда не бегал, не прыгал, не играл в мяч и не водился с другими детьми. Нет, он играл на кладбище, а ты, Роуз, поощряла это! Чем хуже ему становилось, тем больше ты притворялась, что он нормальный! Крался домой на рассвете с этой ужасной вонью и могильной грязью на пальцах! Он никогда не был никем иным, как маленьким гребаным упырем! Там, среди могил, лежа с холодными предметами, прикасаясь к ним, кусая их и... Конечно, малыш, конечно. Я заткнусь, а если нет, то ты достанешь иголку с ниткой и зашьешь мне рот, как зашил рот своей матери после... Ха, ха, ха! Не нравится, что я об этом упоминаю? Как ты не мог вынести ее гребаный рот ни по эту сторону могилы, ни по другую? Тебе не понравилось, как она разговаривала с тобой, когда ты вытащил ее из гроба в Хиллсайде, и ты зашил ей рот! Вот так! Я же сказал! Обоссать тебя и твою мать, малыш!

- ДА ПОШЕЛ ТЫ! - крикнул Генри ему в лицо.