Мои

Будущее наступило в 1917 году. В феврале русская интеллигенция одержала победу в вековой борьбе с царизмом. Россия была объявлена самой демократической страной в мире, например, русские женщины получили права, которые и не снились в то время женщинам на Западе. Но восторг очень скоро сменился разочарованием. В народном сознании демократия преломилась в слабую диктатуру. Вместо правового государства в Россию пришла мужицкая анархия.

Большевиков Пришвин воспринимал в 17 году как символ разрушения, как силу, подготовившую и возглавившую «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», о котором предупреждал еще Пушкин. Главным врагом молодой русской демократии оказался не царизм, а сам народ, за освобождение которого боролась интеллигенция долгие годы. Большевистский переворот в октябре казался писателю окончательным поражением революции, концом государства, победой хаоса, разгромом культуры. Пришвин отчаянно сражался против наступающей тьмы в своих очерках, пока большевики не закрыли оппозиционные газеты. Писатель яростно публично нападал на Александра Блока за его статью «Интеллигенция и Революция», в которой знаменитый поэт призывал «слушать музыку революции». 31 октября 1917 года в газете «Воля народа» Пришвин опубликовал очерк о Ленине «Убивец!» Писателя арестовали, и он две недели провел в большевистской тюрьме.

Наступившую новую Смуту Пришвин надеялся переждать в деревне. Он родился в имении, которое мать после смерти отца продала за долги. Всю жизнь он пытался вернуться в этот утраченный рай: построить дом, жить на земле. Перед самой революцией он выкупил имение, в котором провел детство, построил там дом, но рай вернуть не получилось. Первая жена Пришвина вспоминала: «Однажды подкинули нам записку, что завтра придут имение громить и Михаила Михайловича убить собираются. Что делать? Решили, что надо ему на время скрыться. Вот он оделся во что похуже, взял в ладанку родной землицы, я его перекрестила на дорогу — и он ушёл. А вскоре нас в самом деле пришли громить».

До конца гражданской войны Пришвин с семьей спасался в глухих провинциальных городках, работая то библиотекарем, то учителем. Невозможность публиковаться он компенсировал записями в своем дневнике. До революции эти записи были «просто» разговором писателя с самим собой. Только там и тогда, где за слова убивают, дневник становится чем-то большим, чем дневник.

По записям за годы Смуты видно, как менялось его отношение к происходящему с Россией и к большевикам. И самые горькие выстраданные строки — о русском народе, о тех самых мужиках, ради которых делалась революция: «Дать волю мужику — это значит дать волю всё разрушить». Агроном по образованию, Пришвин писал о самом больном, о том, как рабское мужицкое сознание относится к земле и природе: «Я никогда не считал наш народ земледельческим, это один из великих предрассудков славянофилов, хорошо известный нашей технике агрономии: нет в мире более варварского обращения с животными, с орудием, с землей, чем у нас. Да им и некогда и негде было научиться земледелию на своих клочках, культура земледелия, как и армия царская, держалась исключительно помещиками и процветала только в их имениях. Теперь разогнали офицеров — и нет армии, разорили имения — и нет земледелия: весь народ, будто бы земледельческий, вернулся в свое первобытное состояние». Для Пришвина нет никаких иллюзий: мужик — враг самому себе, страна погибает, и ее гибель нужно любыми средствами остановить.

Невидное современникам очевидно для тех, кто смотрит на революцию с расстояния в целый век. Русская История использовала большевиков вслепую для восстановления порядка в стране, объятой «демократической» смутой. Им казалось, что они строят светлое коммунистическое будущее, но под марксистскими лозунгами коммунисты неосознанно восстанавливали империю. Рухнувшее в свободу государство возводилось заново единственным способом, известным русскому прошлому, — насилием и страхом. Страна возвращалась железной рукой из кровавого загула к порядку.

Пришвин остро чувствовал суть происходящих событий. Марксистская риторика узурпаторов нисколько не мешала ему ясно видеть, кого из себя представляет новая власть: «Русский народ создал, вероятно, единственную в истории коммуну воров и убийц под верховным руководством филистеров социализма». Но если в 1917 году большевики для него еще разрушители цивилизации, то уже в декабре 1918 он записывал: «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков — все-таки они ему в деревне самые близкие люди»). В этом объяснение победы марксистских фанатиков Ленина и Троцкого: на собственном чудовищном опыте люди приходили к выводу, что самая отвратительная власть в России лучше безвластия.