Мой дом, наш сад

Он дрожит в моих объятиях, и я чувствую, что его маленькое сердечко бьется, упрямо и быстро.

- А ты - мертв? - спрашиваю я.

- Да. И нет. Можно по-разному сказать.

Мне хочется чтобы он заплакал, потому что я не представляю, как такое маленькое существо может нести в себе столько боли. Как такое маленькое существо может нести в себе только боль.

Она начинает дрожать сильнее, но слез у него нет.

- Тише, тише, малыш. Все давно закончилось, - шепчу я. - Посмотри вверх.

И он послушно смотрит, не как любопытный ребенок, а как пациент в больнице, которому готовятся закапать атропин в глаза.

- Видишь там две яркие звезды?

- Вижу.

- Знаешь, как они называются? Это Кастор и Поллукс. Как близнецы из греческого мифа. А там - Бетельгейзе, а здесь - Процион. Такие яркие звезды.

- Я называю их просто звезды. Зачем им имена?

- Они очень красивые, поэтому люди давали им имена.

- У меня нет имени.

Я замолкаю, он сильнее обнимает меня в ответ.

- Мне жаль, малыш, - говорю я. Он не двигается.

- Ты знаешь созвездия?

Номер Девятнадцать мотает головой. Я говорю, прочерчивая пальцем дорогу от звезды к звезде:

- Это Лев.

- Это не похоже на льва. Это просто две линии.

- Я с тобой абсолютно согласна. А от это Большая Медведица.

- Глупости. Звезды, это точки, двигающиеся по небу, которые можно соединить произвольно. Почему так?

- Раньше люди смотрели на звезды и представляли картинки. Так повелось.

Он молчит некоторое время, и я чувствую, что начинаю замерзать. Процессия издалека исчезает. Я не вижу больше ни одного огонька, и мне обидно почти до слез.

- У тебя нежные руки, - говорит Номер Девятнадцать.

- Тебе так кажется.

Потому что ты видел только одинаковые руки в латексных перчатках.

- Нет, - говорит он упрямо. - У тебя нежные руки.

- Ты пришел убить нас? - спрашиваю я.

- Не знаю.

Мы одновременно смотрим вверх, на звезды.

- Что это за звезда? - спрашивает Номер Девятнадцать, указав пальцем в небо.

- Не знаю. Я не знаю всех звезд. Их миллиарды, названия всем не дали даже астрономы.

- Нет, - говорит Номер Девятнадцать безо всякой связи с предыдущими репликами. - Я не пришел вас убить. Я пришел за чем-то, о чем забыл. Если чтобы вспомнить придется вас убить, я вас убью.

- Ты не испытаешь жалости?

- Я не умею испытывать этого. Обними меня крепче. Мне страшно.

- Почему тебе страшно, малыш?

Когда я обнимаю его крепче, то чувствую железный, жутковатый запах крови, от него исходящий. Я утыкаюсь носом ему в макушку. Нет такого тепла, которое отогрело бы его, ничто не может успокоить его.

- Здесь темно. Как когда закрываешь глаза. Когда закрываешь глаза, значит будет больно. Спать страшно.

Ночной воздух доносит до меня аромат цветов и травы, причудливо мешающийся с запахом крови.

- Я бы хотел уметь считать время, - говорит Номер Девятнадцать. - До того как они придут.

- Хочешь я подарю тебе часы?

- Дурочка, - отвечает он. - Ты сидишь с мертвым мальчиком на краю пустоты.

- Ты мертвый?

- Я рожден мертвым. В каком-то смысле.

Слова эти, совершенно точно не принадлежащие ему, сказанные каким-то злым взрослым, которые он повторяет так бездумно. почти ранят меня.

- Неправда, - говорю я. Но мне нечем подтвердить свои слова. Я замолкаю. Он, вывернувшись из моих объятий, скидывает измазанную кровью куртку. Его больничная рубашка и штаны блестят в свете луны, они полностью покрыты кровью, из мятно-зеленой его одежда превратилась в алую. И это не только его кровь. В одном щуплом мальчишке просто не может быть столько крови. Но он кровоточит, все тело его кровоточит.

Я отползаю, он смотрит на меня, спрашивает:

- Тебя тошнит?

- Нет.

- У меня такое лицо, когда меня от чего-то тошнит.

А потом он разворачивается к пруду, делает шаг и вступает в воду. Кровь окрашивает лунную дорожку на воде в розовый. Номер Девятнадцать идет все дальше, и я кидаюсь за ним, ругая себя за промедление, которое в этом случае, разумеется, не подобно смерти. Я влетаю в воду, поднимая брызги, но Номер Девятнадцать уже исчезает в темноте. Я не могу найти его, не могу нащупать в темноте, не могу увидеть. Я зову его, зная, как это глупо.

Он просто исчез. Наконец, продрогшая насквозь, ошалевшая от страха и чувства вины, не имеющего ничего общего с реальностью, я вылезаю на сушу. Рядом с моей курткой валяется измазанная кровью головка хризантемы.

Я натягиваю куртку, не переставая дрожать. Мне так холодно, что даже больно. С ночной рубашки, окрасившейся розовым, капает. Чуть подумав, я поднимаю с земли и хризантему, мои дрожащие пальцы конвульсивно сминают ее.

Домой я собираюсь бежать, но ноги едва ходят. И этот неприятный факт оказывает мне неожиданно большую услугу. Еще издали я замечаю огоньки сигарет. Ровно три. В беседке, похожей на клетку для птиц с извилистыми перилами и обнимающими остов прутьями, увитыми плющом, сидят взрослые.

Красные точки их сигарет, будто маячки, сигнализируют мне остановиться. Я ныряю под терновый куст, больно поранив ладони. Я не хочу, чтобы они заметили, что я шляюсь куда-то ночью. Или, если быть совсем честной, я хочу знать, почему ночью шляются они.