Мой дом, наш сад

Мордреда можно назвать красивым, однако его лицо всегда имеет неприятное выражение, сосредоточенное и безразличное одновременно. Такое выражение появляется у тех, кто решает сложную и важную задачу, если их отвлечь. Я стараюсь никогда не смотреть ему в глаза. Это мне удается легко, он довольно высокий, а я совсем небольшого роста, мой взгляд по умолчанию утыкается ему в ключицу. Никто и никогда не видел, чтобы Мордред улыбался. Кэй говорит, что это потому, что вместо пломбы у Мордреда к зубу припаяна крохотная емкость с цианистым калием, магией удерживаемая в герметичном состоянии. Это чтобы в случае чего покончить с собой. Мордред часто говорит о вещах хуже, чем смерть. И когда он говорит, с левой стороны, где коренные зубы (в книгах называемые молярами), у него действительно поблескивает какая-то штука. Я не уверена, что стоит доверять Кэю, но и объявлять ложью всю его историю я бы тоже не стала.

Мордред прогулочным шагом направляется к столу, садится в его главе и что-то коротко говорит Галахаду и Ланселоту. Ланселот скалится и смеется, Галахад хмурится, Мордред же остается безучастным. Мордред и Ланселот чем-то похожи. Тип внешности у них обоих северный, однако если у Ланселота насыщенный цвет волос, уходящий почти в золото, и насыщенный цвет глаз, уходящий в небо, и молочно-белая кожа, то Мордред кажется болезненно-бледным, блеклым, на фоне этой тусклости выделяются только его глаза - холодный оттенок синего, совершенно бесчеловечный и какой-то искусственный.

Некоторое время мы ждем, когда на тарелках появится завтрак. Сегодня вторник, а это значит, что нас ждет яичница с беконом, и я уже предвкушаю ее запах, и тонкие полоски прожаренного до хруста мяса, и желтое сердце яичницы, посыпанное перцем, и тосты с малиновым джемом, и горячий чай.

Я закрываю глаза, и вместо всего этого чувствую запах гнили, крови и земли. Еще я слышу смех Ниветты. Наконец, мне достает смелости открыть глаза. На белоснежной тарелке передо мной, в окружении серебряных приборов и чистых салфеток лежит птичка. Вернее, то, что было ей когда-то. Глаза, потерявшие блеск, широко открыты. Насекомые уже прокладывают свои дорожки в этой плоти, под тусклыми перышками. Ласточка. Я вижу, как деловито снуют туда и обратно маленькие жучки, как извивается опарыш в открытом брюшке. Внутренности птички вывалились на тарелку, и я вижу кишки и сердечко. Крохотное сердечко, на котором сидит здоровая навозная муха и блестит зеленой спиной. Клюв у ласточки приоткрыт. Гнилая кровь похожа на варенье, она гораздо темнее свежей, и издает запах, от которого я бы с радостью упала в обморок, если бы могла. По моей тарелке расползаются любопытные насекомые. Я вижу, что Кэй перед нами несмотря на наши брезгливые взгляды давит маленьких жучков, почти не обращая внимания на свою ласточку. Моргана смотрит на птичку, лежащую в ее тарелке, как на невкусный завтрак, излишнего удивления на ее лице нет, только досада. Ниветта продолжает смеяться, теперь она раскачивается вперед и назад, и я вижу отражающееся в ее больших глазах движение насекомых.

Гвиневра вздыхает, а потом поднимает руку:

- Учитель Мордред, - говорит она. Мордред поднимает на нее взгляд. На тарелках взрослых так же лежат мертвые птички. Ланселот брезгливо отпихивает свою, а Галахад шепчет что-то одними губами, и птичка иногда дергается в такт его словам. Сам же Мордред ведет себя как ни в чем не бывало.

- Да, Гвиневра? - спрашивает он вежливо, так, будто не произошло ничего необычного.

- Птицы...

- Я не понимаю, о чем ты.

- У нас на тарелках мертвые птицы.

- Да. А что?

- Объясните нам пожалуйста, почему мы лишены завтрака? - спрашивает Гвиневра. Самое странное в ней то, что в Гвиневре нет ровным счетом никаких странностей. Она вполне себе нормальная, серьезная девочка, ее сложно смутить и она никогда не теряет самообладания.

Мордред чуть отодвигает тарелку, принимается вытирать руки салфеткой, смотря на Гвиневру. Затем он говорит:

- Я бы хотел услышать ваши объяснения. Предположения? Умозаключения?

Все сидят молча, только иногда звенит тарелка Галахада, когда его ласточка конвульсивно вздрагивает.

Тишина воцаряется такая, будто перед началом представления в театре. Или перед казнью. Я не была ни там, ни там, поэтому не могу утверждать с уверенностью.

- Хорошо, - говорит Мордред. - Не думал, что я могу выразиться еще яснее. Вы должны были догадаться о том, что это не обычное меню для завтрака и, используя логическое мышление, невиновные должны были подумать, что кто-то провинился, а виновник прийти в смятение.

Тишина становится еще глуше, мертвая ласточка Галахада тоже затихает.

- Я хочу знать, кто это сделал, - добавляет Мордред таким тоном, будто если мы не поняли, почему у нас на завтрак мертвые птицы, то восприятие человеческой речи тоже представляет для нас проблему.

- Это не я! - говорит Кэй. - Теперь поесть можно?

- Разумеется, - отвечает Мордред, и Кэй с отвращением пялится на ласточку, не покидающую его тарелки. - Если хочешь.

Когда, как волнующееся море, снова утихают все звуки, Мордред продолжает: